Уилл Айткен - Наглядные пособия

Разумеется, он не нарочно; нарочно такого не сделаешь. Ну не псих ли — так вот прямо взять да и слинять, ни словечка, ни номера телефона — ничего. Конечно, псих: разве нормальный человек меня бы оставил, nicht wahr? На самом деле я больше не вспоминаю о нем так уж часто, да практически вообще не вспоминаю, кроме как в определенные часы всякий день: просыпаясь, и поздно вечером, и в три утра — а я всегда пробуждаюсь в это время, выныриваю, проплавав с час в подводных глубинах сна. В чудное же положение я попала: скучаю не по сексу, а по сексу именно с ним. Трахаться — это было не по части Питера, — шутка вселенского масштаба, девушки! — ширево оставляло его не столько расслабленным, сколько равнодушным. При этом ствол его был из тех, что всегда примерно одного размера, вставший ли или нет. Когда я первый раз расстегнула ему джинсы, в женском туалете одной дыры в Торонто, там еще регги наяривали, хрен так и вывалился наружу, откинулся, точно подъемный мост, — Питер заталкивал его в штаны сложенным вдвое, только так и можно было с ним ходить, не возмущая общественного порядка.

Он был (или есть?) родом шотландец, художник из Глазго, работал в магазине звукозаписи на Квин-стрит. Не киношный шотландец, никакого тебе шарма, или чарующего провинциального акцента или складчатой улыбки, сдобренной ошметками хаггиса [30] Традиционное шотландское блюдо: бараний рубец, начиненный потрохами со специями. , — просто-напросто неухоженная, долговязая личность с нестрижеными патлами, что поседели до срока от вечного долгового стресса. Когда мы познакомились, мы были ровесники, обоим — по тридцать два, во всяком случае, он сказал, что ему как раз столько. В разные дни ему можно было бы дать в три раза больше — либо в два раза меньше. Волосы, покрывающие голову и припорошившие бесплотное тело, создавали вокруг него серебристый нимб. Стоило ли удивляться тому, как все вышло, в жизни не встречала такого до мозга костей ненадежного типа, это-то мне в нем и нравилось. Он даже соврать не давал себе труда. Как он мог предать чье-то доверие, если верности не принимал и не поощрял? Когда ты с ним, он тут — более-менее, в данный конкретный момент; лучше о нем сказать нельзя, и хуже тоже. Все остальное человечество, оно такое: намерения у людей самые добрые, а потом все неизбежно обламываются и ужасно по этому поводу переживают, нет-нет, они не хотели тебя обидеть, ля-ля, тополя. Что радовало в Питере, так это то, что никаких намерений у него вообще не было — сверх следующей дозы.

А упоминала ли я о том, что Питер обожал целоваться? Без потрахушек я отлично обойдусь — большинство ребят, кто этим балуется, вообще ни о чем не думают, кроме себя, — а вот без поцелуев я — ну никак. Мы, бывало, валялись на матрасе на его промозглом, арендованном в долг чердаке и часами лизались от таска до чейфа, его язык — у меня во рту, мой указательный палец кругами скользит по внутренней части его крайней плоти. Я-то в наркотиках не нуждалась — по крайней мере ни в чем таком, чем ежедневно закупался Питер; его кисловатый, с плесневым привкусом пот сулил достаточно эйфории. А я рассказывала, что курил он беспрерывно, и слюна у него была темная от никотина? В те времена на моих рубашках всегда красовались коричневые пятна: круговой след его губ над соском, и крохотные бурые потеки засохшей крови. Повсюду.

Ближе к концу мне следовало самой догадаться, к чему дело идет — потому что Питер наконец-то начал меня трахать. И я, что так наловчилась работать и пальчиками, и ручками, и сосать спереди, и ласкать сзади его вялое, безвольное тело, — я две ночи подряд бывала разбужена — в первую ночь до того, во вторую — после. Ощущение было такое, словно тебя оседлало привидение, у которого только один мускул и действует; и под закрытыми веками у меня вспыхивали алые огни, когда он, так сказать, доставал до дна, и еще раз, и еще, и еще. Это была чистая суходрочка: за все время нашего знакомства он кончал не более полдюжины раз, да и то не в меня. Однако ж у него случались, как сам он говорил, «внутренние оргазмы»: тогда ребра его погромыхивали у моих грудей, а костлявый таз взбрыкивал как лошадь-аппалуса [31] Аппалуса — порода скаковых лошадей с характерным окрасом, выведенная на американском Западе, животное-символ штата Айдахо. . На вторую ночь, когда он начал потихоньку выводить член, что неизменно требовало времени и осторожности, я взяла его в руку — попробовать, как у него там. Он застонал, зарывшись в мои волосы, и изгваздал мне темной слюной весь затылок.

Думаю, он давно мертв. Во всяком случае, надеюсь. Он всегда любил ширяться вкруговую, даже долгое время спустя после того, как оно вышло из моды. Говорил, что делиться причиндалами — часть ритуала. Я бы предположила, что часть близости тоже: он никогда не отрицал, что ширяться — оно лучше, чем трахаться. Девка по имени Клелия уверяла, будто видела его в Галифаксе в 83-м или, может, в 84-м, но эта чего угодно ляпнула бы, лишь бы меня поддеть, деточка-актрисочка/образцовая сучоночка.

Позади раздается пронзительное «сумимасэн». Дебелая веснушчатая рука тянется мимо меня и хватает отборнейший длинный огурец. О Господи, Бонни. Сейчас скажет: «Тесен мир».

— Луиза! До чего же мир тесен. Вот уж не знала, что и вы здесь отовариваетесь. А вам не кажется, что здесь дороговато?

На Бонни — одно из ее детских платьишек, даже скорее передничек из бумазеи, собранный под титьками, над пузом надувается пузырем и заканчивается розовыми оборочками на несколько дюймов выше ее округлых розовых коленок.

Бросает огурец в корзинку, где тот и остается лежать между пластиковой тридцатишестиунциевой бутылкой кока-колы и пинтовой упаковкой мороженого «Haagen-Dazs» с изюмом и ромом.

— Вот, зашла кой-чего прикупить по пути из бассейна.

Молчу, вопросов не задаю. Такую поощришь самую малость — и эта женщина завладеет твоей жизнью, и мыслями, и домом, и самой личностью. Уж такая она, ничего тут не попишешь.

— Я посещаю класс аквафитнесса в университетском бассейне. Надо бы и вас как-нибудь с собой прихватить.

— У меня от физических нагрузок сердцебиение учащается.

Бонни цапает желтый сладкий перец, тыкает в него пальцем, нюхает, кладет обратно.

— Но в этом-то и смысл. Нужно, чтобы… — Она поднимает глаза. — Луиза, вы вообще когда-нибудь бываете серьезны?

Направляемся к очереди в кассу. Бонни инспектирует содержимое моей корзинки.

— Отрадно видеть, что питаетесь вы здоровой пищей.

— Спасибо, мамуля. — Прицельно гляжу на ее бутылку кока-колы и мороженое. — Жаль, про вас того же не скажешь.

— А, эти? — Точно впервые их заметила. — Я сижу с соседским пятилеткой. Малыш Гакудзи такой сладкоежка!