Джон Кинг - Человеческий панк

Алкоголь, похоже, её не берёт, но через полчаса я решаю, что пора. Её рот больше и краснее, чем когда я начал, черты лица резче. Но мне нравится. Люблю крепких женщин, сильных, но женственных. Здесь негде загорать, её кожа белая, как фарфор, но без единого изъяна. Она говорит, что в отпуск ездила в Крым, песчаные пляжи, свежий воздух, крошечные рестораны вдоль бульвара. Откидываю голову, слушаю её голос. Мне томно. Эта водка — чистый растворитель, русский самогон. Недавно я смотрел на Рику и думал, получится ли переспать с ней, но сейчас всё по-другому. Мне она интересна сама по себе. Её лицо, плоть, всё, что она говорит, про пляжи Чёрного моря. Она подливает мне водки, поднимает свой стакан ко рту, глотает в один присест. Наклоняется вперёд, улыбается, гладит меня по ноге. Говорит, что надо осторожно, потому что если нас застанут вместе, у неё будут большие проблемы. Полиция может сильно отравить ей жизнь. Можно вылететь с работы. Это будет ужасно, застрять в Москве, без поездок по всей стране.

У меня бурчит в животе, я знаю, что меня стошнит. Не сказать, что я много выпил, но эта водка — чистый термояд. Бутылка с этикеткой, но я бы на ней нарисовал череп и кости. Эту жидкость надо лить в мотор старого военного грузовика в середине зимы. Сейчас я думаю о сексе в последнюю очередь. Встаю, говорю Рике, что она мне нравится, но я не хочу доставлять ей проблемы. Она хочет что-то сказать, но я успеваю, открываю дверь и машу рукой, захлопываю её и несусь в туалет, проверяю, что она не следила за моим марш-броском. Запираю дверь и падаю на колени, жму на педаль, сливающую мочу и дерьмо на землю, большая радость казакам, которые ездят на лошадях. Казаки с саблями и винтовками. Казаки, ветер в лицо. Казаки засели в башке. Смотрю на мегаслив транссибирского экспресса, представляю, что в темноте вижу рельсы внизу, сотни деревянных шпал уносятся назад во времени под перестук колёс. Может, смогу. Может, нет. Наклоняюсь вперёд, и меня выворачивает наизнанку, второй раз за пару дней, худшее ощущение, всё отходит на задний план, остаётся только боль в глотке.

Я бросил его, решал свои проблемы, никогда не оглядывался, эгоистичный образ мыслей, который портит людей, эту врождённую особенность любит использовать государство, крупный бизнес, хозяева ждут, пока мы болтаемся в утробе, пока не отойдут воды и не начнутся схватки, борьба за выживание начинается с потока слёз. Ничего не планировал ось заранее, просто так всё получилось. Вместо того чтобы помочь ему, я рвался к поверхности, боролся за жизнь, подчинился инстинкту. Я стремился выжить любой ценой, жизнь слишком дорога, чтобы так от неё отказываться. Я не хотел погибать. Надо было выжить, увидеть, что будет дальше, реализовать потенциал. Конечно, ни о чём таком я не думал, я действовал на автомате, не было ни анализа, ни игр разума, в том возрасте я ещё не умел так рассуждать, так что я вырвался наверх и наполнил лёгкие воздухом; и кислород побежал по артериям и напитал мой мозг, клапаны и мускулы заработали, когда сердце совладало со взрывом воздуха, напоённого кислородом, в груди. Я не мог надышаться, мир перевернулся вверх тормашками, повис в воздухе, летел в пространстве. Я выбрался из грязи, упал, наслаждался покоем, худшее позади, земля такая мягкая. Воздух овевал кожу теплом, я влюбился во вкус кислорода, паника прекратилась, сердцебиение замедлилось, вошло в норму, в устойчивый ритм, пошла лучшая музыка, то, что происходит сзади, сокрыто от глаз, не знаю и не переживаю, что со вторым человеком. Мы были друзьями, настолько близкими, насколько могут быть два парня, но я никогда не понимал его до конца, я остался там, потерял контакт и оставил его за спиной. Я радовался, что выжил, должно быть, был счастлив, правда, точно не помню, в голове туман, всё перемешано и беспорядочно. Там в темноте не было силуэтов, просто смутное пятно света в отдалении, высоко надо мной, энергия вырывается в открытый космос. Я был молод, этого не должно было со мной случиться. Это было нечестно, неправильно, и тот день на всю жизнь запечатлелся в моей памяти. Простое правило, закон причин и следствий, они там, в Гонконге, хорошо его понимают, там, где нет громадных небоскрёбов корпораций, в китайских сельских общинах, крестьяне против партии. Дома мы этого не видим, думаем только о краткосрочной выгоде, вырезаем рак, не размышляя, откуда он такой взялся, и в первую очередь, почему он появляется снова. Всё, что случилось, имело причину, я должен был суметь изменить всё к лучшему, заставить ситуацию работать на меня, но не смог, как надо не смог.

Когда я понял, что ребята, сбросившие нас в канал, не собираются спуститься и добавить нам ещё, я расслабился, попытался счистить слизь с кожи и одежды, выжать воду, медленно начал видеть звёзды, они появились и стали ярче, миллиарды миль в пустоте, в темноте появились контуры. Я не сразу вспомнил о Смайлзе, мне как-то казалось, что он остался на мосту. Потом я понял, что его тоже бросили в воду. И всё это время Смайлз плавал в канале, под водой, как я минуту назад, хотя я был ещё в сознании и смог выплыть, боролся за выживание и появился на поверхности. Его вырубили, он плавал там, без сознания, ушёл под воду, его следующее воспоминание — пробуждение в больнице. Позднее я спрашивал его, что он видел, когда был в коме, может быть, сны, белый свет, ещё что, но у него не было никаких чудесных воспоминаний, ни ангелов, ни духов, ничего такого. Одна пустота. А если бы я был умнее, я бы сразу вернулся и нашёл его во тьме, нащупал бы его руки, вытащил бы его на поверхность, повернул бы его голову к небу, он бы начал дышать.

Восемь лет спустя, в 1985 году, может, я снова оставил его тонуть, но в этот раз более сознательно, и не только я; помню, его брат Тони едет на машине из Хитроу, везёт его из бара в отеле, где он сидел, смотрел, как приземляются самолёты, погружался в безумие. У меня эта сцена крепко застряла в мозгу, интересно, мы его бросили в беде или сделали всё правильно? Мы сдали его властям, но я усилием воли загоняю эти воспоминания обратно, не хочу снова их переживать, борюсь, но понимаю, что мне, в конце концов, придётся со всем разобраться. Доеду домой, буду копаться в себе. Но Тони насиловал двигатель, а мы со Смайлзом сидели сзади, неслись по А4, мимо грузовиков на стоянках, длинные следы гравия с местной каменоломни, я пытался его успокоить, кивал, слушал, и безумный образ мыслей медленно поражал мой мозг, с психами так всегда, если общаешься с ними слишком близко. Мы торопились, не знали, как вести себя с человеком, сошедшим с ума, и поездка казалась мне бесконечной, а Смайлз сидел и смотрел сквозь меня, видел то, что никогда не происходило, а у меня в голове играл сингл Adverts «Gary Gilmore’s Eyes». Я ничего не мог поделать, безумие превращалось в шутку, и были моменты, когда я почти начинал смеяться, когда он рассказывал мне свои истории, что он видел, часть большой картины, смесь национальной и государственной политики с повседневной жизнью.