Ричард Хелл - Погнали

Я не отзываюсь на внешние раздражители. Внешнего мира как будто не существует. Впечатляющие пейзажи, уютные гостиничные номера – меня ничто не радует. Пытаюсь выжать из себя хоть какие-то мысли на тему: что для меня значит жить в этой стране, и что это, вообще, за страна, – но получается скучно, банально и пресно. Чем Америка отличается от других стран? Что в Америке самого американского? Власть и богатство, добытые посредством бесплатной раздачи заманчивых, но пустых обещаний и обмана наивных. Заносчивость, самоуверенность. Я все правильно понимаю? Гы. И в то же время, она такая большая, такая красивая, и на дальнем западе еще сохранились места, где законы природы стоят превыше законов людских, и где можно легко потеряться – где было бы здорово потеряться.

Но как быть конкретно со мной? Теперь я понял, зачем мне нужен был героин: чтобы унять беспокойство и убить время. Но без него я – не я. Меня просто нет. Я всего лишь комок обнаженных нервов. Я ничего не могу делать . А мне нужно делать хоть что-то – чтобы отражаться в делах своих, чтобы знать, что я существую, – но я ничего не могу, ничего. Раньше у меня была цель: добыть дозу и улететь. А теперь? Какая цель у меня теперь? Написать книгу? Но я никакой не писатель. Это просто еще одна поза, еще одна игра, чтобы чем-то себя занять, чтобы провести время. Не думай об этом, не думай, не надо.

И вот ирония судьбы: эта моя неудержимая тяга схватиться за мысленный колышек, и постоянные самокопания, и отчаяние, и сомнения в себе – для меня это что-то вроде кармического воздаяния за высокомерие и спесь, некое глобальное «И как вам это понравится?», обращенное к моим умозрительным построениям хитрожопого интеллектуала, который на протяжении многих лет только и делал, что изобретал теории на тему, почему наша так называемая индивидуальность не имеет ни смысла, ни ценности. Героин давал мне ощущение безопасности. Под героином мой страх перед собственной пустотой и аморфностью превращался в достоинство, и у меня всегда было замечательное оправдание, чтобы делать все, что хочется – и в жизни, и в творчестве. Я всегда насмехался над теми, кто пытался «найти себя». Я говорил: это для трусов, которые стремятся найти не себя, а надежное и безопасное место, где можно укрыться от всех и вся. Потакать своим прихотям и порывам, пусть даже самым противоречивым – вот что по-настоящему интересно и правильно; но мы всегда сдерживаем себя, не даем себе развернуться, проявить себя в полной мере, потому что вечно чего-то боимся, потому что так проще – жить, подчиняясь рыночным отношениям. Но внутренний мир человека, он безграничен, и настоящая жизнь – всегда на грани срыва, и человек волен идти, куда хочет, в любом направлении, не считаясь с условностями и не задумываясь о том, что его действия не соответствуют его образу, его представлениям о себе или чужим представлениям о нем.

Но теперь, без героина, все это кажется отвратительной ложью, хрупкой противоречивой поделкой из бисера мыслей и слов, которые я лениво сплетал на досуге, в героиновых приходах. И тогда мне казалось, что это заманчивая идея. Теперь она кажется мне коварной и вероломной, как какая-нибудь femme fatale, роковая красотка из фильма в жанре ноир – очаровательная и пленительная, но смертельно опасная. Она где-то там, вовне – далеко за пределами моих помыслов и устремлений. Очередная попытка самообмана. Красивая маска, за которой скрывается безобразная слабость и бесхарактерность. На самом деле, я обращался к своей неизбывной тоске – то ли пытался как-то с ней сжиться, то ли спрятаться от нее, – к своей внутренней опустошенности, парализующей и застенчивой замкнутости, и это при жгучем стремлении стать всем для всех, но мне всегда было страшно принимать решения, потому что они получались какими-то глупыми и бессмысленными, жалкими и слезливо умильными. Вот как оно видится мне теперь. Теперь, когда я пытаюсь завязать. Я схожу с ума, все схожу и схожу, но никак не могу тронуться окончательно. Да, я всегда найду для себя оправдание, это все – очень личное, это все – между мной и Богом, и заранее обречено на провал. Эта «мысль» замкнута на себе. Она как воздушный замок, и сейчас мне вообще вредно так много думать, если я хочу собрать себя воедино. Но эта мысль – даже не мысль, а отражение моих терзаний: рай на земле для себя, любимого, здоровье, душевный покой – они не станут реальностью от того, что ты о них думаешь. Сперва – опыт, переживание, поступок, и только потом – мысль. И никогда – наоборот.

Иногда я спрашиваю у Криссы, кто я. Это становится нашей дежурной шуткой. Под высоким раскидистым деревом я спрашиваю у нее, кто я, и она говорит, твой отец умер, когда ты был совсем маленьким, и с тех пор я немного потерянный, но из этого своего замешательства я сумел сотворить что-то очень красивое, что-то, что можно назвать настоящим искусством; она говорит, ты – яичница из двух яиц с беконом, ты – картошка, жареная по-домашнему, хлеб с отрубями и кофе, ты – законченный джанки, который пытается слезть с иглы, пьяница и придурок, ты – мой спутник в дороге, коллаборационист и предатель, ты – длинный и тощий, кожа да кости, американец, которому скоро стукнет тридцатник, ты – панк-рок-звезда, ты – кровожадный автоканнибал, такой дурацкий, такой ребяческий, такой трогательный, ты – безбрежный простор, песчаная долина, холмы вдалеке, чистое небо, ты – это я, ты – мерзавец, мудак и скотина, и ты действуешь мне на нервы, ты – ржавый велосипед и крысиная нора…

Мы собираемся прокатиться до Лексингтона, Кентукки, где я родился – только не по большим автострадам, а по маленьким сельским шоссе, – оттуда поедем в Новый Орлеан через Мемфис, вдоль Миссисипи, и вернемся в Нью-Йорк через юго-восточные штаты. Такой у нас план.

Теперь, когда я увидел Криссины фоты, мои заметки слегка изменились. Они по-прежнему представляют собой бессвязные, отрывочные фрагменты – где мы были, что видели, – но я начал задумываться, как их связать воедино, и так, чтобы текст соответствовал фотографиям.

Я смотрю на ее снимки и впадаю в восторженный транс. Я представляю себе идеальную книгу, куда войдут эти фотки. Никаких ценных идей пока нет, но мне ясно одно: эти снимки – не иллюстрации к тексту, текст и фоты должны дополнять друг друга, составлять единое целое. Но я понятия не имею, каким должно быть повествование, которое подходило бы без зазора под Криссины снимки. Сижу – думаю. Я точно знаю, каким не должен быть текст: навороченным, претенциозным, заумным. Мне хочется, чтобы книга была в чем-то противоречивой, и сложной, и даже слегка беспорядочной – как наша жизнь. Как Криссины снимки. Это должна быть нетрадиционная и бескомпромиссная книга – как волшебный хрустальный шар из криптонита, или как она там называется, эта фигня, [прим.переводчика: криптонит – минерал с родной планеты Супермена, излучаемая им радиация – единственная сила, которая способна блокировать способности этого супергероя.] в общем, как шар из прозрачного камня, в котором в спрессованном виде содержится потенциально опасное представление о человеческой жизни с точки зрения инопланетного разума, оперирующего совершенно иными понятиями и посылками, а именно – моими, нашими.