Инго Нирман - Именно это

На улице он чуть не вмазался в Крис. Та, отступив на шаг, подняла руки и сложила их у себя над головой.

Отвернулась — не чтобы заставить его ждать или спрятать лицо, а ища себе компанию получше. Он воспринял это как вызов, зашел сзади и обнял.

Не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Придется ползти на коленях до дому или хотя бы до такси, а там выползти. Лучше было бы ползти всю дорогу, но не было сил.

Он никогда бы не напивался, если бы не знал, что в случае чего его просто вырвет. Крис довела его до машины и усадила головой в окно, чтобы не заблевал салон. Но его так и не вырвало.

Не надо было говорить, что «все в порядке». Сказала и испортила все.

Ощупал пальцами землю. Ползти все-таки придется.

До дома он добрался не сразу.

Очнулся на сухой лужайке, подобрался и посучил ногами. Закрыл глаза, потому что от бегущих по небу облаков его мутило. Небо казалось сплошной непробиваемой стеной.

Горы на горизонте были такими чистыми и ясными, что, казалось, их никогда не оскверняла ничья нога. Текли реки, украшаясь зеленоватой пеной. Он знал, что там есть водовороты. Ни переплыть, ни брода не найти. Одни выбоинки в бурых камнях.

В руке скомканный бумажный платочек — пусть хоть едва теплящаяся, но жизнь.

Здесь почти никогда никого не было. В других местах всегда стоял хотя бы чей-то автомобиль. Блестя лаком на фоне облупленных, много раз перекрашенных, убогих домишек. Машины длиннее домов, но зато ниже и на колесах.

Она была далеко и долго медлила, прежде чем подойти, показывая, что может и передумать. Но он лежал так неподвижно, что она решилась. Убежать он, во всяком случае, точно не мог. Она потормошила его. Ну и рожа.

— Что у нас не так? — спросила она или, может быть, он спросил сам себя. На ее овальном лице не было никакого выражения. Полноватые бледные губы, ему было трудно смотреть на них. Глядя на него, она заставляла его смотреть на себя. Что-то в ней было, и именно это вызывало в нем интерес. Он пытался понять, что это, а она следила, как он мучительно попадает впросак, ловя разбегающиеся мысли. Он боялся, и тайна исчезала.

— А что должно быть не так?

Он попытался удивиться, это ему не удалось. От времен его бродяжничества, легких связей и безумных увлечений осталось так же мало, как от времен службы и зарплаты.

Решил не вспоминать, чтобы не делать смутные воспоминания еще более смутными. Собраться с мыслями, хоть и неизвестно зачем.

В его фразы постоянно вклинивались одни и те же слова. Каждая следующая фраза отрицала другую, но эти слова все равно вылезали.

Из цепочки сновидений или наблюдений он обычно помнил лишь последнее звено, не имея ни малейшего представления, куда бы они завели его, если бы он сам не попытался его запомнить.

Его голос был похож на ее. Неужели его походка скоро станет такой же, и он внезапно поймет, зачем она купила себе такую отвратительную сумочку? И таким же осклизлым голосом будет позволять ей выбирать сумочки?

Он держал бледно-болотного цвета сумочку прямо перед глазами, чтобы не видеть ее. У барного столика чуть не потерял почву под ногами, но нашел то, что искал.

Если факты не происходили, их место занимали другие, и смысл получался тот же.

Что искал, того уже не спасти. Он выходил из наркоза смущенным и очистившимся. Казалось, времени не прошло никакого, прошлое как отрезало.

Задержанный на половине шага от жизни к смерти, он решал, жить ли дальше или умереть.

Она смотрела на него так, будто у него все уже в прошлом. Он испугался, что отпугнет ее, но она не замечала его взгляда. Когда он отводил его, она не реагировала.

Непроницаемая мина — самый ясный сигнал. Она поняла, но еще не была уверена и ждала, чтобы он чем-нибудь выдал себя. Показывая, как была бы ошеломлена, если бы он захотел ошеломить ее.

Например, вдруг заговорив. Она не слушала бы его, потому что бы ни за что не догадалась, что с ним происходит именно то, что казалось ему самому. Продолжая смотреть не на него, а сквозь него. Не находя для него определения.

Ее взгляд, с порога отвергавший любую ложь и неискренность, облегчал ему задачу. Он не знал, что именно она хотела узнать о нем, и не видел причин скрывать что-либо. Если у нее нет никакого более определенного намерения, чем просто заставить его раскрыться, то она вряд ли заметит, когда это произойдет.

В какой-то момент у нее дрогнуло веко, и она не попыталась скрыть это. Не сердилась ни на него, ни на себя за то, что он наблюдает за ней. Была согласна на это. Внутренняя потребность терпеть любые неудобства.

Когда он давал знать, что хочет уйти, она возражала: «Жизнь так коротка», «Самое важное — иметь возможность говорить друг с другом обо всем», «Будь у меня такая красивая подруга, я бы гордилась».

Она говорила это тоном любезного прохожего, объясняющего дорогу. Но он не мог представить себе всего драматизма их расставания.

В конце концов она ударила его. Навалилась на него всем своим весом. Он искал губами ее рот, но она резко отвернулась, и он попал только в щеку. Если бы она хотела вырваться, то не сопротивлялась бы так.

Решила казнить его за то, за что казнила себя? Она уперлась в границу, дальше которой ее воля была бессильна. Если ей что-то не давалось, дальше она умела только разрушать. А у него еще было время и понять ее бессилие, и наказать за то, чего он для нее не сделал.

Чтобы избавиться от самой себя, она должна убить его. Он позволил ей это, но она не поблагодарила, а отказалась, потому что иначе не могла принять жертву. Жертва должна была знать все и взять всю ответственность на себя.

Смерть свисала, как покрывало на памятнике перед открытием. Чтобы ей потом не мучить себя, он показал завещание, в котором называл ее лишь исполнительницей и подчеркивал, что не желает откладывать это дело в долгий ящик: все происходит по его желанию. И подробно описал свое намерение быть уничтоженным согласно заранее намеченному плану.

Его имущество превратилось в развалины, снос которых обойдется кому-то дорого. Деньги исчезли, но долги остались.

Это не было преступлением. Он сам нанес ущерб своей собственности и обманул доверие связанных с ним людей, — как будто из всех людей один он был непредсказуем. Свои страховки, превращавшие его уход в среднестатистический случай, он заблаговременно аннулировал. Застраховаться же от риска, допущенного по собственной воле, стоило чрезвычайно дорого и было лишь ограниченно возможно.

Его жертва освятит неприступный храм. Простой и массивный, как пирамида, только под землей, он просуществует века. Переживет все эпохи, еще предстоящие человечеству, и когда все памятники на земле рассыплются в прах, к. нему будут приходить толпы туристов.