Тим Скоренко - Сад Иеронима Босха

Самолёт ещё в воздухе. На лбу у кардинала Спирокки — мрачные складки. Он сидит в мягком кресле и сознаёт собственную сущность. Он — Иуда. Теперь он точно, на все сто процентов понимает, что двигало Иудой тогда, две с лишним тысячи лет назад. Почему он продал своего Господа и Учителя фарисеям за тридцать серебряных монет. Сейчас изменились только цены: инфляция. Суть вещей осталась прежней. Кардинал Спирокки примеряет шкуру изменника и предателя. Он приноравливается к ней, и она ему нравится. Тут есть два пути развития событий. Путь первый: никто и никогда не узнает о том, что сделал Лючио Спирокки. Путь второй: все узнают об этом из учебников. Его имя станет нарицательным, синонимом слова «предатель, изменник». «Спирокки» — дразнятся дети, играя в житие Джереми Л. Смита. И никто не хочет брать на себя эту роль. В глубине души кардинал понимает, что второй путь — предпочтительней. Потому что история сохраняет имена, а кардинал очень хочет остаться в истории.

О чём думает Терренс О'Лири, не может сказать никто. Терренс О'Лири — это наша тёмная лошадка.

Самолёт касается земли. На лице Джереми Л. Смита — усталость, удовлетворение и умиротворение в одном флаконе. То самое выражение, которое и должно быть. И в этом он уже умеет обходиться без инструкций кардинала.

Он выходит из самолёта. Толпу пустили на территорию аэродрома, но держат за заграждениями.

«Пропустите людей, ну-ка», — тихо говорит Джереми кардиналу.

«Что?»

Спирокки не понимает этого указания. Джереми хочет, чтобы его раздавила толпа фанатиков.

«Пропустить людей, быстро, я сказал. Они хотят этого, ага?»

Начальник охраны уже рядом с ними, в самолёте. Спирокки тихо сообщает ему что-то. Начальник хмурится и говорит по рации.

Когда Джереми Л. Смит покидает самолёт, толпа уже несётся ему навстречу. Главное — успеть сойти с трапа до того, как они добегут. Иначе они снесут трап. И даже самолёт. Джереми спускается медленно. Уна — следом за ним. Остальные пока остаются в самолёте. Они выйдут, когда Джереми успокоит толпу.

Это страшная картина. Страшная и прекрасная одновременно. Удобнее всего смотреть на неё сверху, будто с вертолёта. Мы видим белоснежный силуэт летательного аппарата, его мощные крылья, удлинённый фюзеляж — частный лайнер высшей категории. Мы видим две человеческие фигурки, идущие прочь от него. И мы видим море. Человеческое море. Разноцветное, пёстрое, безумный ковёр. Его край движется к фигуркам и сейчас поглотит их. Но этого не происходит. Человеческий ковёр окружает фигурки, но не покрывает их. Как будто в этой массе образуется маленький вакуум, кольцевая область, внутри которой — двое.

Но вернёмся в толпу. Вот Джереми Л. Смит и Уна Ралти слева от него. Толпа не решается подойти ближе, чем на три метра, а сзади уже возникает давка, немыслимое столпотворение. Но между толпой и Джереми всё равно сохраняется расстояние. Джереми подходит к этой естественной границе и протягивает руки. К нему прикасаются, к нему тянутся, и каждое такое прикосновение — райское блаженство, награда на всю жизнь.

Кардинал понимает, что не смог бы придумать лучшего пиар-хода. Теперь нужно, чтобы Джереми взял на руки какого-нибудь ребёнка.

И тут у него на руках появляется девочка. Ей лет пять. Джереми сажает её на плечо, толпа приветственно орёт, а операторы и журналисты, зажатые в толпе, ничего не могут сделать. Но Джереми снимают сотни камер — из самого здания аэропорта и с вертолёта, который всё же появляется. Вы видите эти кадры: девочка с ошеломлённым маленьким личиком и Джереми — величественный, сильный, Спаситель во всей своей красе.

Девочку зовут Мария Палипалас, она гречанка. Её мать давно оттеснили в толпу, и Джереми — единственная защита для ребёнка. Эту девочку станут показывать по телевизору не реже, чем Уну Ралти. У её матери будут брать интервью. Ей самой тоже станут задавать вопросы, но она будет дуться и отворачиваться от камеры. «Это такое счастье, такое счастье», — будет повторять мать. Прикосновение Бога. Это последнее счастье, за которое не нужно платить. Счастье по бросовым ценам. Бесплатно.

Джереми с девочкой на руках идёт к зданию аэропорта. Толпа не устремляется следом, но ведёт его. Она расступается в трёх метрах от Джереми и Уны, а потом смыкается снова. Джереми опять идёт по воде, по войне. Это то же самое. Он поднимает свой посох, и волны расступаются перед ним — цветные человеческие волны, перед ним, Ноем и Моисеем, Исааком и Иаковом, Иоанном Крестителем и Иисусом из Назарета — перед воплощением всего, во что можно верить.

Кардинала Спирокки никто не встречает — только два человека из его серой гвардии ждут указаний. Терренс О'Лири проходит мимо них, и на него не обращают никакого внимания. Непосредственно из самолёта кардинал звонит Карло Баньелли. Прямой телефон Папы Римского теперь никому не нужен. Теперь ему можно позвонить как простому смертному.

«Вечером я зайду», — говорит Спирокки.

Баньелли согласен. Если Спирокки берёт на себя роль Иуды, то какую роль выберет он?

Папа сидит в кресле и думает о том, что будет в случае смерти Джереми Л. Смита. Неважно, убьют ли его, казнят ли, или он умрёт от болезни. В любом случае он станет великомучеником. В любом случае на его могилу будет приходить больше людей, чем на аудиенцию к Папе. Карло Баньелли понимает, что он всё равно уже получил мат. Это случилось в тот момент, когда Джереми Л. Смит дотронулся до него в день похорон. Но он всё же хочет сыграть оставшимися фигурами. Попытаться выползти из безвыходной ситуации.

В это же самое время Джереми Л. Смит садится в свой «Майбах». Он поднимает девочку и смотрит на толпу. Толпа расступается, пропуская вперёд мать маленькой Марии. Джереми передаёт ей ребёнка, и мать падает на колени. Толпа за её спиной рыдает. Джереми садится в машину. Сегодня он осчастливил больше людей, чем во время любой из своих «балконных» проповедей.

Пока машина катится к резиденции, Джереми смотрит на Уну.

«Ты веришь в меня?» — спрашивает он.

«Конечно, верю, мой хороший».

«Я не про это».

Да, он имеет в виду совсем другое. Она любит его, Джереми Л. Смита. Как мужчину? Как посланника Бога? Верит ли она в него? Совместимо ли это — любовь к мужчине и вера в Мессию? Эти вопросы сейчас крутятся в голове Джереми. Он не умеет сформулировать их так красиво, как это делаю я. Но суть именно такова, я не исказил её ни на йоту. Он неожиданно забывает о войне, о голоде и о чуме. Он забывает об Африке, о кардинале Спирокки и обо всём остальном. Он смотрит на Уну и думает о ней. Это не телесный голод, поскольку ему хватает ласки. Это что-то напоминающее любовь.

Терренс О'Лири вызывает такси и едет за Джереми. Нагнать «Майбах» ему не удастся, но этого и не требуется, потому что Терренс О'Лири и так знает всё, что происходит с Джереми Л. Смитом в любой момент. Он абсолютно спокоен, его костюм, как всегда, с иголочки. Единственными словами, произнесёнными им за последнюю неделю, стала фраза «В Ватикан», которую он сказал шофёру такси.