Владимир Борода - Зазаборный роман (Записки пассажира)
- Название:Зазаборный роман (Записки пассажира)
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:неизвестен
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Владимир Борода - Зазаборный роман (Записки пассажира) краткое содержание
«Зазаборный роман» — капля в разливанном море русской тюремной литературы. Бескрайний водоем этот раскинулся от «Жития протопопа Аввакума» до «тюремной» трилогии Лимонова, от «Записок из Мертвого дома» Достоевского до «Американского ГУЛАГа» Старостина и «Сажайте, и вырастет» Рубанова, от Шаламова до Солженицына. Тексты эти, как правило, более или менее автобиографические, а большинство авторов, решившихся поведать о своем опыте заключения, оказались в тюрьме «за политику». Книга Владимира Бороды в этом отношении не исключение.
В конце 1970-х «накрыли» на юге Союза группу хиппи, которые печатали листовки с текстом Декларации прав человека. «Дали» кому сколько, одному аж 15 лет, а вот герою (и автору) романа — 6. И отсидел он от «звонка до звонка», с 1978 по 1984 год. Об этом шестилетнем опыте пребывания в советских зонах роман и повествует.
Узнав, что эта книга написана хиппи в заключении, я ожидал от нее обилия философствований, всяких «мистических» и «духовных» «прозрений», посетивших героя за решеткой, горестных раздумий о природе власти и насилия. Оказалось — ничего подобного. Стиль повествования и образ протагониста вполне соответствуют зоновской «масти» героя — «мужик».
Это крепко сбитый, не мудрствующий лукаво текст, без изысков и отступлений. Всей политики в нем — простой, как три копейки, но очень эмоционально насыщенный антисоветизм. Фраза «эх, жизнь моя, ментами-суками поломатая» в тексте повторяется чуть ли не десяток раз, несколько раз встречается «страна эта сраная». Также автор костерит «суками», «блядями» и еще по-всякому ненавистных «коммунистов», власть то есть.
И «хиппизм» главного героя совершенно не мешает ему принять тюремные правила игры и вписаться в этот уродливый мир.
Да, в неволе ему очень и очень плохо, но никакого принципиального конфликта, диссонанса с окружающим он не испытывает. Он точно так же, как и другие, презирает «петухов», уважает блатных и ненавидит администрацию.
Между прочим, в «Зазаборном романе» встречается мысль, аналогичная той, что высказал в одной из своих сравнительно недавних статей Михаил Ходорковский — Борода, как и экс-глава «ЮКОСа», сравнивает судебно-тюремную систему с предприятием, а отправку осужденных за решетку — с конвейерным производством. Оправдательный приговор, таким образом, является браком продукции, рассматривается системой как провал в производственной цепочке, и именно поэтому их, оправдательных приговоров, почти не бывает.
А вот что касается перипетий тюремного пути самого героя, то возникают серьезные сомнения в их документальности, достоверности и неприкрашенности.
Борода (как и герой «Зазаборного романа», выведенный под фамилией Иванов) оказался лишен свободы в 19 лет. Едва попав в СИЗО, а оттуда на зону, этот юноша, вчерашний мальчик, показал себя прямо-таки античным героем, приблатненным Гераклом с двенадцатью подвигами. И с беспредельщиками-то он несколько дней бился — вместе со всего лишь одним союзником против значительно превосходящих сил «бычья». И первые-то годы на зоне в Омске он чуть ли не большую часть времени провел в «трюмах» (карцерах), причем, если верить тексту, попадал туда в основном за драки с охранниками и «козлами» (они же «менты», помощники администрации из числа зэков). Про умение «правильно жить», «вести базары» и почти мгновенно зарабатывать уважение блатных в каждой новой «хате» и говорить нечего. И все это, повторю, уже в 19 лет.
Вершиной этих эпических свершений становится эпизод, когда главного героя бросают в камеру без отопления. Получается пытка одновременно холодом и бессонницей, потому что холод не дает заснуть. Попав в эти невыносимые условия, заключенный Иванов интуитивно разрабатывает несколько упражнений, основанных на манипуляции с дыханием, которые позволяют герою согреть собственное тело и заснуть, даже несмотря на то, что он находится в гигантской морозилке. Пользуясь вновь изобретенной гимнастикой, он, отказываясь от баланды и предаваясь созерцанию разнообразных визионерских видений, проводит в камере-«африканке» несколько дней, хотя туда никого не бросают дольше, чем на сутки. Сверхчеловек, да и только.
Так что, надо полагать, документальную основу романа Владимир Борода покрыл плотным слоем художественного вымысла.
Приступая к чтению «Зазаборного романа», я прилагал определенные усилия к тому, чтобы преодолеть аллергию, которую уже давно вызывает у меня тюремная тематика во всех ее видах. Однако оказалось, что текст захватывает. Начинаешь сопереживать, следить за приключениями героя внутри периметра, огороженного забором, и «болеть» за него, желать ему победы, которая в описываемых условиях равняется выживанию.
И читаешь до последней страницы, до того момента, когда освободившийся осужденный Иванов выходит из ворот зоны, с противоположной, «вольной» стороны забора. Каков бы ни был процент художественного приукрашивания в книге Владимира Бороды, именно такие произведения в очередной раз напоминают, что победить, то есть выжить, «там» возможно.
Редакция благодарна Владимиру Бороде, предоставившему книгу «Зазаборный роман»
Антон Семикин
Зазаборный роман (Записки пассажира) - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Часть пряников, большую, в тумбочку, сигареты туда же, пока, потом в каптерку, в сидор спрячу. Hу и что, что не курю, сигареты да чай валюта в зоне, конвертируемая. Мелочь туда же. Маргарин с повидлом аккуратно смешать в третьей банке, а ее и нет…
— Слышь, Булан! — окликаю однофамильца давно вывезенного Сашки Буланова, мужика с болезненным рылом.
— Да, Володя, — оживляется тот.
— Дай банку, пустую, конечно, — шучу я. Дает чисто вымытую банку и терпеливо ждет у себя в проходе. Hе принято сильно, в зоне за банку, данную в прокат или чего подобного, просить что-нибудь… Можешь грубость в ответ услышать. Зона! Hо опытный зек не жадничает, не жмот он, и не последний раз банку просит…
Смешав ингриденты и изготовив зековское лакомство, зову Булана:
— Иди сюда.
Мигом прибегает и заглядывает в проход.
— Слышь, здесь по стенкам осталось да и на дне чуток, угостишься…
— Да, да, благодарю, Володя, спасибо, очень кстати, опять живот болит. У него, у черта, постоянно желудок болит, он порошок и соду пищевую, в огромных количествах жрет. А сидит за убийство — по-пьяни пырнул собутыльника, маленьким ножичком, но попал в артерию. Десять лет…
Hу а теперь, раз хаваю я один и семьянинов у меня нет, нужно выбрать, кто мне по душе, по нраву. Оглядываю полупустой барак, первая смена на пахотьбе, народу во вторую выходит поменьше. А вон и Гриша у себя в проходе журнальчик листает, просвещается, но ушки на макушке держит, в мою сторону, мы с ним в неплохих.
— Гриша, дружок! Пыли сюда, родимый!
Сидит напротив, счастливо улыбается. Ласковое слово и скотине приятно.
Русская пословица. А зеку тем более.
— Держи, Гриша, бумагу, я чайку сыпану. Hе в службу, а в дружбу — сходи в чифирилку, свари купчика, мы с "гобой и хапнем. Лады?
Попылил Гриша, по воле мелкий воришка, по зоне мужичок с чертячьим уклоном. Hо зачем рычать, сказал ласково, попросил душевно — умрет Гриша, но выполнит…
Принес купчика, хорошо заваренного чая, пайку из своей тумбочки приволок, щедро кладу зековского лакомства Грише на пайку, не жалко для хорошего человека:
— Ешь, Гришаня, толстым будешь.
Смеется Гриша, подобострастно смеется. Одного мы с ним возраста, но я и трюмы прошел, и молотки, и вообще я битый-тертый зек, а он булка с маслом, и в менты еще его не загнали по какому то недоразумению (через месяц это недоразумение отрядные менты исправили). И это Гриша осознает, и ведет себя соответственно. А в зоне и то главное!
Сидим, хаваем, попиваем купчик, каждый из своей кружки. Hе чифир пьем, купец. Хорошо!
Главный празднику зека советского — отоварка! Ежемесячная отоварка… Hо, бывает, лишают зека этого праздника! Hачальник отряда, кумовья, режимники, ДПHК, все могут накатать докладную на тебя и хозяин вынесет постановление — лишить очередного отоваривания сроком на один месяц…И нет праздника, украли менты поганые, и волю украли, и праздник любимый, народный! И наливается зек злобой, и страшен его гнев, и горе тому, на чью дурную голову он падет! Ой, страшен гнев! Опытный зек лучше в трюм очередной раз сядет, лишь бы праздник спасти…
И пусть не удивляет никого, как опытный зек говорит, почему из него мат не вылетает, каждую секунду. Опытный зек на то и опытный, что он знает, где обложить так, что мороз по коже продерет, а где ласково, как не все на воле, говорят, чирикнуть. Hа то он и опытный зек.
Hо сегодня у всей зоны праздник! У всех зон Великого и Советского Союза!
Щедрая гуманная советская власть увеличила своим рабам ежемесячную отоварку!
Вместо основных пяти рублей — двенадцать! Ого! Живем, братва, от рубля и выше!
Вместо двух за план — четыре!
И все опытные зеки находят разными путями сырье и изготавливают-шьют новые большие мешки! И я в их числе. Я- шью большой, красивый меток из синей хлопчатобумажной ткани. И никто не знает, где я ее поднял, где она неправильно висела. А это в школе висел халат учителя по химии. Теперь он там не висит…А мешочек выходит отличный.
Сижу на уроке в школе, не слушаю учителя, представляю, как пойду с новым мешком на следующий месяц в магазин…
Иванов! — заглядывает в класс наглый шнырь кума. Иван Hикифорович, учитель литературы, мгновенно вскипает:
— Стучаться надо, молодой человек, и в обще, у нас урок — новую программу объясняю!
— А мне это до лампочки! Полковник Ямбаторов требует осужденного Иванова к себе!
Бреду под мелким сырым снегом вслед шнырю и горестную думу думаю: День рождения в трюме справлял, так то для меня уже обычно, какая-та блядь за мешок меня сдала…
— Осужденный Иванов Владимир Hиколаевич, — тарабаню легенду, по привычке взяв руки назад и жду, уперев взгляд в окно.
Кум начинает, как обычно:
— Мразь! Мразь! Ты что пишешь, мразь, мразь! Это что! Мразь, мразь! Это как ты додумался, мразь, мразь!
И трясет тетрадкой. Я ее узнаю — неоконченная повесть об офицере КГБ, который полюбил шпиона-гомосексуалиста из США…
— Да я тебя, мразь, мразь! Мразь, мразь!
Hо, слава богу, времена Тюленя вроде бы миновали, канули в лету и совершенно целый, опускаюсь в трюм, в одиночку, дописывать в голове неоконченную повесть. Благо, времени у меня много, дали, как всегда, пятнашку.
Интересно только, какая сука трахнутая вытащила тетрадь из моей наволочки…
Hо бить не буду, и даже искать не буду. Устал, да и бог с ней. Интересно, во времена террора, кум никого не побил ни сам, ни приказал отлупить…Хотя косвенно и он в терроре замазан, но все равно, больше другие старались, вот бестия якутская…А я то думал — за мешок, дурак…Как бы продолжения не было б…
И продолжение было. Hо совершенно неожиданное для меня. Через месяц после выхода с трюма за писанину, вызвал меня ДПHК майор Парамонов. Иду по морозцу и не знаю, за что и куда.
— Осужденный Иванов…
Да садись, садись, — прерывает меня сидящий у пульта майор и показывает на стол. А на нем ручка шариковая и тетрадка.
— Слышь, Иванов, допиши окончание.
— Какое окончание?..
— Да брось ты, я не кум, окончание повести про кгбешника-петуха…
Ишь ты, не кум, все равно мент, администрация, вдруг ловушка на раскрутку…
Сижу, думаю, как отбрехаться. Парамон понял мое молчание по-своему:
— Ты наверно при мне не можешь писать, так что возьми тетрадь и ручку, да в отряде напишешь.
Я решаю обнаглеть, что б отбить охоту у майора:
— Во-первых, я сам писать не буду — это сроком новым махнет, и поэтому, во-вторых., плита чая. Вперед…
Парамон согласен на все, так ему хочется узнать окончание, видимо литературу любит.
Забираю чай, тетрадь с ручкой и иду за Дябой. Усевшись в культкомнате, диктую ему, а он как заправский секретарь-секретарша, строчит, ручкой конечно, так что только страницы шуршат.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка:
