Владимир Козлов - Школа

Наши бабы поглядывают на меня. В классе я, само собой, никому не говорил, что ездил, но они знают, что со всего класса только я хожу за район. Я делаю чугунную морду – типа, не знаю, о чем вообще базар.

Сидим с Олькой на скамейке в ее дворе. Сегодня она трезвая и не выделывается, как тогда. Мы сходили в «Пингвин», поели мороженого с сиропом и шоколадом, потаскались по улице, потом курили на скамейке у фонтанов. После этого пришли в ее двор и сидим уже, может, часа два или три.

Я спрашиваю:

– А у тебя тогда назавтра голова болела? Ну, после ликера?

– Ага, болела. – Олька улыбается. – Я вообще редко пью, только если ликер или шампанское – но чтоб сладкое или полусладкое, не сухое. Водку ненавижу. Раз пацаны дали попробовать, давно еще, в пятом классе, – ы-ы-ы, гадость.

Я обнимаю ее за плечи. Она не реагирует. Сидит, ковыряет туфлей землю. Я лезу к ее губам, она отворачивается.

– Что такое?

– Ничего. Дай лучше сигарету.

Я даю ей «космосину», она подкуривает моей зажигалкой, выпускает дым, смотрит на деревья. Потом тянет еще и достает сигарету изо рта. Я тяну к ней губы. Она не упирается, сама сует язык мне в рот. От нее пахнет помадой, сигаретой и апельсиновой жвачкой. Сосаться не умеет, но старается.

Смотрю на часы – без пяти час ночи. Я говорю:

– Час ночи – троллейбусы не ходят. Опять придется пешком.

– Если хочешь, спи у меня. Мамы нет, она у подруги сегодня ночует, а папе все равно. Пошли, если только не будешь ко мне лезть.

– Не буду, не бойся.

Поднимаемся на третий, она отмыкает квартиру. В прихожей темно.

– Проходи туда – это моя комната.

На ощупь открываю дверь, захожу. Олька – за мной, включает свет.

Письменный стол, две кровати, шкаф.

– А чья вторая кровать?

– У нас раньше моя двоюродная сестра жила – она здесь училась, в культпросвете, кончила и уехала. Вот, ложись здесь.

– А туалет где?

– Выйдешь из комнаты – и направо.

Я нахожу туалет, сцу, смываю, возвращаюсь в комнату. Олька уже под одеялом. В шмотках или нет – не видно.

Она говорит:

– Выключай свет.

Я жму на выключатель, снимаю рубашку, штаны и лезу под одеяло. На улице гремит гром.

– Сейчас будет гроза, – говорит Олька. – Первый гром в этом году.

Окна не занавешены. Блестит молния, потом гремит еще. С шумом начинается дождь.

В комнате за стеной что-то падает. Скрипит дверь, слышно, как включается вода.

– Это папа. Наверно, его гроза разбудила. Блин, если пьяный, то будет сейчас выступать.

– Еб твою мать, – говорит за стеной ее батька. – Дождь еще этот сраный. Олька, ты дома?

– Дома!

– Хоть одна дома, еб твою мать. Одна проблядь где-то блядует, а другая дома, наблядовалась уже. Теперь – да, теперь можно и дома посидеть, на всем готовом. Я, блядь, работаю с утра до вечера, а они, суки, только блядовать умеют – кошки драные.

– Хочешь, я пойду настучу ему по башке?

– Не надо. Он же пьяный – не соображает, что говорит.

– И часто он так?

– Концерты? Так, не очень. Когда напьется и не выспится. Его пьяного никогда нельзя будить.

– Пробляди, суки вонючие! – орет он за стеной. – Я бы вас своими руками задушил, на хер, да воспитание не позволяет. А эти – эти кто? Говно они, вот кто. Пидарасы, бля, чмо сраное – и тоже туда, деловые все стали, просто еб твою мать.

– А что-нибудь можно сделать, чтобы он заткнулся? Он нам спать не даст.

– Бесполезно. Ничего не сделаешь. Не мен тов же на него вызывать?

Он еще бубнит минут пять, потом затыкается.

Я вырубаюсь, а когда просыпаюсь, – уже светло, в окно светит солнце. Я встаю, натягиваю штаны и иду в туалет посцать. Потом – на кухню, пью холодную воду из крана – и назад в Олькину комнату.

Она спит, волосы рассыпались по подушке, а под ними – мордочка, как у дитенка. Вот бабу снял, называется: малолетка еще вообще.

Я беру сигарету, выхожу на балкон. Двор весь зеленый – одни деревья, из-за них и домов толком не видно. Дворник метет тротуар, чирикают птицы. Небо синее, чистое.

Я выкидываю бычок и иду назад в комнату. На столе в стопке тетрадей и книг – Олькин дневник. Она правду сказала, что отличница: за третью четверть все пятерки, а за вторую – одна четверка, по алгебре.

Семь часов, надо ехать на Рабочий – в школу. Сегодня придет фотограф снимать нас на выпускной альбом.

Ольку не бужу – пусть спит. Выхожу из комнаты, обуваю «саламандеры». Замок на двери точно такой, как у нас: черная круглая вертушка, крутится вправо.

На лестнице воняет горелым маслом. Я спускаюсь и выхожу из подъезда.

Фотограф – молодой и понтовый. Он в светлых летних «саламандерах», белых джинсах и желтой тенниске «Лакоста».

Сначала фотографируемся в классе. Бабы все в белых передниках, накрашенные, начесанные, пацаны – в белых рубашках. Я тоже одел свою – она у меня еще с того года осталась.

Коноплева приносит из лаборантской модели по физике, и кто хочет, фотографируется с ними. Потом фотограф щелкает нас за партами и около доски, с классной.

– Это мой первый выпуск, – говорит классная фотографу. – В первый раз вот так фотографируюсь с учениками.

– Все когда-нибудь бывает в первый раз, – говорит фотограф и подмигивает бабам, – чтоб классная не видела. – Поначалу тяжело, а потом как понравится… – Он лыбится. – Ну что, пойдем теперь на улицу, продолжим наш фоторепортаж.

Он щелкает нас около турников, потом на площадке – здесь, когда тепло, классы собирают на линейки.

– Теперь давайте по два-три человека, кто с кем хочет, – говорит фотограф.

Я не хочу ни с кем, но чтоб особо не выделяться, фотографируюсь с Сухими и Антоновым – типа, все пацаны класса. Потом подходит Князева, говорит:

– Давай с тобой сфотографируемся.

– Ну давай.

Я обнимаю ее сзади, она кладет мне руку на плечи. Фотограф прицеливается и щелкает.

У меня стрелка с Олькой, идем с ней по «рентгену». Она злая, как черт. Я спрашиваю:

– Ну что, куда пойдем?

– Не знаю. Куда хочешь, туда и иди, а я домой.

– Чего «домой»? В чем дело?

– Ни в чем. Я тебе сказала – хочу домой! Что тебе непонятно?

– Да мы только встретились пятнадцать минут назад…

– Ну и что, что пятнадцать? Хоть три минуты. Я тебе сказала, что не хочу никуда идти, хочу ехать домой. Ты это понял или ты дурной?

– Понял.

Мы разворачиваемся, переходим дорогу и идем к остановке.

– Мне тебя проводить?

– Как хочешь.

– Ты скажи – да или нет?

– Я сказала – как хочешь.

Подходит «тринадцатый», мы садимся. Она становится в самый зад, я трусь рядом, типа, даже и не пацан ее, а так, мудак какой-нибудь, который цепляется к бабе, хочет познакомиться, а она посылает его в жопу.

– Хайль Гитлер! – орет на весь автобус мужик в голубой майке.