Петр Воробьев - Горм, сын Хёрдакнута

То, что оставалось от кожи воина, приближавшегося к трупу твари с хоботом, было поганочно-бледно-зеленого цвета и слегка светилось. Из дыры в его боку сыпались опарыши, а в кое-как зашитом дратвой длинном разрезе от плеча почти до середины грудной кости виднелось наполнявшееся и опадавшее легкое. Голову драугра венчал шлем с облезшей позолотой, в глазницах, как и положено, горели зеленые колдовские огни, но почему-то он отдавал не только могильной затхлостью, но еще и застарелым поносом. Запах и золото на шлеме навели ярла на догадку:

– Гнупа?

– Горм? – прошипел-прочавкал дважды вонючий покойник. – Ты что здесь делаешь?

– Сперва скажи мне, где это здесь?

– На это есть два мнения. Тут я видел двух странных венедов, одного без доспехов, но с ручным огнеметом вроде этлавагрских, только работой потоньше, так другой венед, что с ним был, в черных одеждах и с черной тряпкой на шее, говорил, что это место раньше называлось не то Каттар, не то Дуггурам, и все дивился, что мы тут делаем. Но кто здесь был подольше, мне рассказали, что настоящее имя этой равнины Гладсхейм, обитель радости. До Фимбулвинтера, здесь стоял золотой чертог Одина с пятьюста сорока дверями, Валгалла.

– Радости? Чертог? – Горм растерянно огляделся по сторонам.

– Ну, чертог сгорел, – пояснил Гнупа, вытащил из дырки в щеке рывшуюся там личинку падальной мухи, и отправил ее в рот. – Зато равнина перед ним, где бьются избранники Одина, осталась.

– А где ж избранники-то?

– Да вон, и вот! – Гнупа сперва махнул рукой в сторону тухлой слоновости и ее еще менее свежих ездоков, потом указал на себя. – Я умер с мечом в руках и именем Одина на устах, и в мою честь была сложена виса. Зря ты там, конечно, про отстой, но все равно ничего получилось, так что я зла не держу. Видишь, я после смерти, как древний ратоборец, сражаюсь с другими эйнхериями во славу Одина. И посетители всякие забавные бывают. Те венеды, еще несколько диковинных скальдов за ними приходило, один на редкость ехидный, двое каких-то плосколицых в мехах по воздуху на черно-белом ките плавали да глазели, сейчас ты…

– Не в обиду, но вы больше не на избранников, а на издранников похожи… Валгалла вроде в Асгарде была, а мы не то в Йотунхейме, не то еще где похуже? Как тебе венеды говорили, Каттарг?

– Про Йотунхейм ты, сдается мне, путаешь, просто все изменилось без Валгаллы.

– Может, и твоя правда. Сюрт, верно, не одну Валгаллу сжег, окрестностям тоже жарко пришлось. Стой, где ж эйнхерии теперь исцеляются после битв и пируют с валькириями?

– А вот с тем и с другим нынче туго, – продолжая разговор с Гормом, покойный ярл Слисторпа подощел вплотную к сломанной шее трупной слонистости и покачал головой, отчего у него отвалился кусок уха. – Как бы нам позвонки-то поправить?

Гнупа подобрал отвалившееся, плюнул на кусок какой-то маленькой, колючей, и хвостатой пакостью, и прицепил часть на место. Пакость вцепилась лапками в обе половины уха и пакостно застрекотала.

– А ну-ка, помоги, – драугр попытался приподнять мертвую хоботастую голову с одной стороны.

Горм приналег с другой. Шея дохлости хрустнула, в глазах зажегся огонь, не зеленый, как у Гнупы, а красный, исполненный незвериного ума и недоброй воли.

– Лежи тихо, – сказал Гнупа, вместе с Гормом опуская голову летучей твари. – Горм, найди пару обломков копья в полсажени, привяжем к сломанному месту.

– А чем привяжем?

Вдохновившись прорицанием вёльвы, драугр запустил руку в распоротый ударом секиры или меча живот мертвому корнаку и вытащил кишки.

– Отдай мои кишки! – не очень разборчиво (впрочем, без большей части губ, удивительно, что хоть как-то) возмутился корнак.

– Как тот ехидный скальд сложил… «Он пригляделся – точно. Кишек нет [107] И. Бродский. ,» – уже из неизвестного Горму источника воспроизвел разлагавшийся ярл. – Посмотрите только на этого выпендрялу… Да на что они тебе? Жевать будешь, изо рта все равно выпадет! Давай лучше копье, а то где мы еще такого раругга найдем?

– Кого найдем? – удивился Горм.

Гнупа уже собрался было объяснять, но чавкающе-шипящую речь драугра остановило приближение еще одного существа, ехавшего верхом на длинной приземистой зверюге, напоминавшей крысу, только размером никак не меньше, чем с большерогого оленя. На ездовом животном местами сохранилась шерсть, но правый бок был частью налысо ошпарен, частью обуглен до костей неведомым жутким жаром. Ездоку тоже досталось, две его длинных руки были сломаны и безжизненно висели по сторонам покрытого плотно облегаемого доспехами туловища. Правда, двумя другими длинными руками он уверенно держал поводья.

– Кром, а это еще кто? – опять удивился Горм.

От упоминания имени бога, при жизни ничего не просившего, а после смерти ничего не обещавшего, по бескрайней равнине, усыпанной трупами и тут и там утыканной развалинами замков и крепостей, словно прошла волна небытия, через темный гребень которой мерцающе проглядывала какая-то смутно различимая иная явь (или навь).

– Чего не знаю, того не знаю, но бойцовая крыса кого попало возить не будет, – поделился Гнупа. – Ты тут про валькирий спрашивал…

Мертвенный свет корня в небе (если нависавшее сверху можно было назвать этим словом) померк. Не кто попало на бойцовой крысе с ожиданием поднял голову, наглухо закрытую вычурным шлемом, ввысь. Там, подобно до слез неправильному во всех отношениях облаку, на большом расстоянии плыло отталкивающе жирное тело, местами прикрытое доспехами, увы, недостаточно, чтобы скрыть его тошнотворно однозначную принадлежность к женскому полу. «Если кому духом послабее такое ночью померещится, точно с дев на коз перейдет,» – прикинул Горм. В каждой покрытой складками дряблого сала руке мерзкая особь держала по четыре покойника. За плечами одного из них висела тряпка на палке. На полотне еще были различимы три сцепленных треугольника. Мерзость пронесла левую руку мимо шеи, где у вторых, третьих, и так далее подбородков были свои вторые и третьи подбородки. Кулак остановился у лица. Над толстомясыми просторами щек придирчиво сощурился заплывший поросячий глаз. Разглядев покойников получше, особь разжала пальцы. Мертвые тела медленно заскользили вниз. Ездок на бойцовой крысе слез с длинного седла на низкой и широкой, частично ошпаренной спине твари и странной походкой – на каждой из ног было по одному дополнительному колену – пошел к предположительному месту трупоприземления. Горм увидел, что доспехи четверорукого на самом деле были частью тела, как панцирь у жука или кузнечика. Тем временем, вторая жирная рука была поднесена к труднопредставимой жути лица, но следующие трупы, встреченные еще менее одобрительным прищуром, отправились прямиком в широко распахнувшийся рот с невероятным количеством зубов. Удовлетворенно жуя и роняя маслянистые слюни, валькирия поплыла дальше.