Петр Воробьев - Горм, сын Хёрдакнута

Если собаки – это медведи… Среди последних имелось много бурых, время от времени попадались пещерные, белые, и зверюги, выглядевшие, как помеси между бурыми и белыми. Кто же тогда охотники, выкрикивавшие «Ви коммер?» К их нечесаным волосам примешивались нити лесных мхов, изо ртов торчали клыки и капала слюна, чудовищные ручищи сжимали каменные молоты и дубины из цельных дубовых стволов. Кроме того, поднимавшийся от страшилищ смрад перебивал даже сырую вонь медвежьей шерсти. Хакон не слышал о троллях ничего хорошего – в сказках, встретившийся с ними путник зачастую оказывался обманутым, заведенным на погибель в болото, а то и вовсе съеденным. Еще говорили, что у одного из ярлов Йормунрека Братоубийцы в служении был тролль, рвавший своих многочисленных жертв (преимущественно беззащитных дев из старинных родов, прихотью безумного конунга впавших в немилость) на части.

За троллями с медведями последовал тролль, ведший за цепь, петлей наброшенную на рог, шерстистого носорога. На спине великана, покачиваясь, шатко возвышался грубо связанный из ветвей каркас, с которого свисали изодранные кольчуги, помятые шлемы, и истрепанные дроттарские плащи с клобуками. Черепа бывших владельцев, нанизанные на веревки, постукивали друг об друга при каждом шаге носорога. То же, что замыкало шествие, было лишено названия в круге земном и скорее всего не имело права быть – зверь немного поменьше носорога, покрытый длинной желтой шерстью, с толстенными, почти как у слона, ногами, задние заметно короче передних, и с головой саженной длины, состоявшей в основном из длинной пасти с утыканными четырехвершковыми зубами челюстями. С высунутого на аршин языка на землю, пузырясь, падала зеленоватая пена. Поперек широкого у основания и длинного хвоста, несомого вдоль земли и плавно сужавшегося к концу, шли кольца более темной шерсти. На спине твари кулем сидел тролль, до того жирный, что его брюхо свешивалось по обе стороны покрытого жесткой желтой гривой хребта. В маленьких, глубоко посаженных глазах на темном грубом лице светился ехидный ум.

«Ви коммер! Ви коммер!» стало помаленьку затихать. Свежий запах сосновой смолы постепенно перебил медленно рассеивавшееся зверино-троллиное зловоние. Хакон заметил, что его плащ прилип к стволу.

– Это сам Рифвадер? – один из ниссе показал предводителю повстанцев коробочку с хоботком. Над ней каким-то волшебством высветилось обличие тролля на желтом звере.

– Про троллей ты бы лучше у троллей спросил, я-то не знаю!

Говорящие звери редко, но попадались, говорящие птицы встречались даже чаще, ничего особенно удивительного в том, что ниссе обладали даром речи, не было.

– Как же так, в одном лесу живете, – укорил лесовик.

– Мы не из этого леса, – объяснил Хакон. – А вы здесь что делаете?

Все три ниссе посмотрели на него. Зверь с коробочкой вдруг негромко застрекотал, как какая-то птица. К стрекоту присоединились его товарищи. Звук смолк.

– Мы разгадываем тайны, – не без гордости сказал первый зверь, желтоглазый.

– Какие? Куда идут тролли? – спросил Нафни.

– И это. Или почему наша порода, когда вместе соберется, мы все решаем лучше, а вы бесхвостни лысопузые поодиночке вроде ничего соображаете, а вместе соберетесь – наоборот дуреете. Ну, это мы вроде узнали.

– И почему? – снова встрял Кьяров племянник.

– Потому что мы помогаем друг другу думать, как… как… – зверь щелкнул пальцами. – Ну нет в танском таких слов, и все. А вы мешаете. Вот, например…

– Как мешаем? – перебил Нафни.

Хакон тихо рассмеялся:

– Вот так и мешаем. А еще какие тайны?

– Главная тайна – то, что вы называете зимой великанов, – объяснение начал зверь с коробочкой, а закончил за него желтоглазый, словно оба каким-то образом вместе думали одну мысль.

– Тайна? – удивился сын конунга. – Там же вроде все просто. Боги нарушили клятвы, и тем вывели круг земной из равновесия.

Все три ниссе покачали головами:

– Холод пришел оттого, что течения изменились. Большой остров к западу от Энгульсея…

– Ут-Рёст, – обрадованно сказал Нафни. – Под воду ушел.

– Просто уйди он под воду, мы бы его нашли, – возразил третий ниссе, этот по синим глазам и по черно-белой раскраске немного похожий на ездовую лайку Само. – На дне бы остались очертания берегов, развалины, остатки деревьев. А там, где должен был быть Ут-Рёст, большая подводная гора, никогда на поверхность не поднималась.

– Как не была? С него корабли ходили, вон у красных конунгов там даже родня водилась!

– В том-то и дело. Корабли ходили, остров был, а потом стало так, – три зверя закончили вместе, хором. – Что его никогда не было.

– Погодите, не понимаю, – Хакон не совсем удачно отлепился от ствола, оставив несколько пучков волчьей шерсти с плаща в смоле.

– В танском языке, время идет только так, – похожий на лайку двинул лапой снизу вверх, одновременно растопыривая когтистые пальцы. – А те, кто жил на острове, они как-то его пустили так!

Зверь замахал вкривь-вкось, то сжимая, то разжимая… не сказать, чтобы пятерню, поскольку лапа была четырехпалой, с когтем прибылого пальца на запястье.

– И очень нечисто, – добавил серый и желтоглазый. – Как вам объяснить… Когда лодка просто движется по течению, она волны не поднимает. А когда против течения на веслах идет, за ней волна будет, понимаете?

Хакон и Нафни, в общем-то не особенно понимая, к чему их мохнатый собеседник приплел лодку, кивнули.

– Вот те, кто жил на Ут-Рёсте, поплыли по реке времени поперек течения. И волну погнали. Большую. От нее вам неприятности. Со дна всякая дрянь всплыла. Понятно?

– Дрянь? – повторил Нафни.

– Дрянь не очень верное слово, – все три зверя переглянулись. – Не для всех время идет одинаково. Есть древние, у них часы почти встали, они на дно времён пошли. Возвращать их в поток с нами вместе – им в докуку, а нам на беду.

– А кто они, те, кто жил на Ут-Рёсте? Боги? Волшебники? – спросил молодой тан.

Второй зверь спрятал коробочку в сумку на поясе, очень выразительно развел лапами, повел носом, и неожиданно сменил предмет разговора:

– Что за рыба свежая у вас с собой?

Чегарский замок, без боя занятый Йормунреком (хозяева вдруг решили срочно отлучиться), был построен в самом начале отступления льдов, и снаружи напоминал приземистую груду кое-как сваленных вместе исполинских глыб. Чтобы лучше противостоять ветрам и холодам, сооружение было наполовину врыто в землю на вершине пологого холма. То, что сходило за пиршественный покой, больше походило на вместительный погреб. Сырость разгонял огонь, горевший в огромной круглой печи, сложенной из грубо обтесанных каменных плит посередине помещения. Низкий потолок, поддерживаемый сланцевыми столбами, приземистые столы и скамьи – все окружение словно сдавливало участников пира, заставляя их говорить приглушенными голосами, несмотря на то, что мёд и зимнее пиво лились рекой. Неоднозначно влияло на веселье и главное украшение покоя. Строители замка поголовно истребили венедское племя, чье поселение находилось ранее на холме, содрали с трупов кожу, набили чучела, а затем использовали черепа убитых вместо камней при кладке участка стены, вмазав их в известковый раствор [174] Подобное безобразие учинили османские турки, например, в сербском городе Ниш в 1809 году. . Как сказал бы Хёрдакнут: «Зимы были долгие, забавы простые.» Йормунрек, в полном восторге от стены черепов, явно подумывал при возможности повторить опыт, а вот некоторые карлы и даже ярлы украдкой делали знаки от сглаза и боязливо косились в сторону пялившихся на них разноразмерных пустых глазниц.