Алексей Шепелев - Maxximum Exxtremum

Крусанову, однако ж, надо было куда-то уходить, и я, несмотря на настоятельные приглашения остаться, боясь что не найду дороги, пошёл с ним. «Хотел в клуб поехать, послушать брутальненькой музычки, — сказал я, вздыхая, в метро, — а теперь вот уж и не знаю…» — «А что так?» — «Что — видите, в каком я виде…» — «Поехай, Алёша, ну что же ты?..» И я поехал.

«Ну что?» — сросил «питерский фундаменталист» на другой день. «Ды вот, едва могу говорить…» — выговорил «тамбовский подонок», болезненно сглатывая, демонстрируя ссадину и синяк на лбу, слипшиеся волосы, засохшую кровь на воротнике и даже пострадавший язык. — «Ну вот, другое дело», — похвалил наставник.

Скоростной экспресс — всю дорогу читал лимоновскую книжку «Дисциплинарный санаторий».

45.

Приезд в Тамбов — как другая реальность, серая, привычная, неторопливая, недлинная в длину и неширокая в ширину, и всё, что с тобой произошло «там», в мире потенциальных красок, надо срочно проявить и закрепить. Уже в 12-м часу мы с Алёшей сидели в «Ст. Т.» — не очень стеснённый в средствах, я сразу взял две бутылки водки (хоть и самой дешёвой — «наши люди до обеда в ресторанах водку не пьют!» — официантик, какой-то его одноклассник или однокурсник, сделал вид, что не узнал его), шашлыку, салатиков и принялся пересказывать ему свои приключения — причём сначала (бут. № 1) замалчивая всё участие Инночки, а после (бут. № 2) — всё эксплицитно.

Под вечер, когда мы уже перешли на пиво, Алёша приметил за соседним столиком какую-то свою одноклассницу или однокурсницу и, за ещё одной водкой вкратце пересказав ей мою биографию, потащил её с известными намерениями к себе домой. Я же, надо ли уточнять, сорвался, хоть меня и не приглашали, к Зельцеру.

Она отворила мне не сразу и я почти не узнал её. Она выглядела как живой мертвец из дешёвого ужастика. Я довольно долго ждал, что она что-нибудь скажет, но, столкнувшись с её отсутствующим взглядом и с совсем уж какой-то нечеловеческой улыбочкой, я рефлекторно хотел было уйти. Она сказала несколько слов, и я ужаснулся ещё более — это был не её голос — в нём не было ни тени былого дебилизма — серьёзный, обречённый, сломанный, как будто она целый день плакала навзрыд, в нём чувствовалось что-то нездешнее, замогильное, слова она произносила медленно и кое-как, как пьяная или беззубая. Я прошёл на кухню, сел, закурив, и с непонятным выражением на лице уставился на неё. Вся какая-то распухшая, словно вынутый из воды труп; особенно неприятно и страшно было смотреть на её лицо — оно казалось неестественно жёлтым и блестело от чрезмерно нанесённого тонального крема — моё воображение преображало её в восковую фигуру с оплывающим с лица слоем восковой кожи…

«А я вот, Лёшь, жру колёса…» — заторможено произнёс голосок безутешной вдовы, и она всё же попыталась изобразить свою улыбочку и даже некую иронию, но получилось что-то другое. Сердце моё защемило, я не мог ничего сказать и лишь смотрел на неё как на неизлечимого больного в лепрозории, полуразложившегося антачибла, получеловека, тянущего к нам свои руки, к которым уже нельзя прикоснуться, не в силах поверить, что это она, её плоть, до боли и галлюцинаций знакомая мне, столь чудовищно преобразилась.

Одно уж точно, подумал я, трахнуть её, его я не смогу — сам . Говорить вроде тоже не о чем… Здесь-то наша любимая гуманистическая психология, полагающая главной ценностью человеческую личность, зажмуряет глазищи, дабы не видеть очевидного факта: «личность» — всего лишь капля некоей субстанции, свойство и цель которой — как капелек воды на ровной поверхности — слиться, соединиться в единое целое, имя которому Самоустранение Личности, или одуплечивание. И наркотики — просто жупел, увеличительное стекло других составляющих личности — нетерпения пищи, желания, славы, их — получается, в каком-то смысле благородный даже! — заместитель.

Тут раздался телефонный звонок, она взяла трубку: «Всё, я готова, давай» Ладно, Лёшь, обратилась она ко мне, одевайся — я сейчас уезжаю. Оказалось, что пока я, литературный швырок и совиный таксидермист, отсутствовал, её дорогой таксист, такой всегда заботливый, стал ещё более заботлив, персонифицировался в Игорёчка и стал вообще незаменим и намбер ван. У него свои ключи. Ну и что — он так ухаживал за мной — возил в больницу, к врачу, ночевал со мной… Ну тебя же не было! Ну я же не могла спать — мне так херово, а эти (она ткнула большим пальцем на потолок) всю ночь трахаются — мы с Игорьком угорели — там ведь сын-алкаш и его старая мамаша — ваще! — кто кого ебёт?!. Я захотел заплакать, ударить её, плюнуть, хлопнуть дверью — ну всё как обычно, только теперь это ещё более невыполнимо.

Заявился Игорёк. Столкнувшись со мной в дверях, он лишь бросил на меня пренебрежительный взгляд («Ещё один нарк!»). Он вывел её к машине, распахивая двери и дверцы. «Позвони мне сначала», — выкрикнула (если это можно так назвать) она мне в спину, и я, сгорбившись в свете фар, пошёл прочь.

Могли бы хоть до центра подбросить! — злился я (Отгадайте, куда и зачем они направлялись? — он вывозил её развеяться — в шашлычку на трассе, где развлекаются все их таксисты — чуть подальше той окраины, где я гостевал! — «Водку надо пить, а я что-то не могу…» — сказало зомбие, жирно обмусоливая помадой губы — перед зеркалом, в которое я боялся посмотреть!) Вот вам и оборотная сторона наркомании! — злорадствовал я, но тут же вступала саморефлексия с «оборотной стороной горемычной «звёздности»… Но вдруг — СТОП! Бля-а-а, я забыл рюкзак!! Кирильченко подарил мне свой старый — уж не Репо-Еребус, но всё же… И отвык-то с ним ходить — как кинул его в пороге, так и забыл. А в нём вся пачка моих драгоценных банкнот!..

Надо ли говорить, как я провёл ночь. С большим нетерпением дождавшись восьми часов, начал названивать ей — как будто это проблема мирового масштаба. Каковы шутки Отца Неба! Деньги, любовь — что-то из них ненастоящее. Вот он, заветный — вернее, они. «Скоро, через неделю-другую, я выздоровею — позвони мне, ладно?» Ага, выздоровеешь — мерзкие клочки отставшей резиновой кожи приклеят и пришьют к осклизлой разбухшей мякоти трупа!

44.

Кирильченко меня встретил, мы поехали к нему на квартирку в Медведково и немного выпили. Он поехал домой к родителям, а я отправился на стрелку. Стоило на «Кировской» выйти не из того входа, как я потерялся в пространстве и времени (!). Сначала я не мог найти памятник, потом, с полчаса поошивавшись у него, отправился в «Проект», но никак не мог найти Потаповский, у всех спрашивал, и таким образом, посылаемый то туда, то обратно, за час обошёл (постоянно чуть ли не бежал, безумно нервничая) все близлежащие переулки…