Алексей Шепелев - Maxximum Exxtremum

5.

Через неделю в одной местной газетке появилась статейка за подписью некоего А. Львова, состряпанная, если честно, мною:

«9 сентября, в день суда над Эдуардом Лимоновым, известным писателем и лидером национал-большевистской партии, в Тамбове, на площади Ленина прошёл несанкционированный митинг. В нем приняли участие всего семь человек — студенты и аспиранты тамбовских вузов.

Как объяснили организаторы (хорошо известные в тамбовской молодёжно-неформальской среде рок-музыкант Александр Кулаев (Гроб) и литератор Алексей А. Шепелёв), такая малочисленность участников акции обусловлена спонтанностью проведения мероприятия: “Мы только вчера из новостей узнали, что процесс в Саратове начнётся 9-го. Вообще мы собирались ехать на аналогичный митинг в Москву, на Пушкинскую площадь, где в защиту Лимонова должны выступить нацболы и литераторы… Пришлось памятник поэту Пушкину заменить памятником вождю Ленину — но в контексте личности Лимонова это всё равно актуально. Мы не состоим ни в каких политических организациях, наша акция носит преимущественно художественный характер, её подтекст можно выразить словами из песни Егора Летова — “Убей в себе государство!”.

На глазах у подоспевших сотрудников правопорядка, а также журналистов телекомпании “Полис” участники митинга прикрепили к постаменту памятника Ленину плакат с надписью “Свободу Лимонову!” и красное знамя с изображением серпа и молота. Затем…»

Однако всё по порядку. Мы поговорили и уж хотели замять пьяный базар (мы с Сашей уже приближались к категориальному дуплетизму), но Гроб был старинный убеждённый активист-коммуняка и предложил конкретное: завтра в 14:00 встречаемся здесь же, я приношу транспаранты и флаги, ночью и утром обзвоню товарищей — человек двадцать наберётся и гарантирую ТВ. Толя и Псих, как люди благонамеренные, сразу отмежевались, а вот Санич решительно согласился, однако заявил, что Лимонова не читал вообще и вообще-то, можно сказать, его ненавидит, поскольку он сосал елдак у нигроу (хорошо хоть не у цыгана, или прибалта!). Неожиданностью (особенно для Толи!) было заявление Зельцера, что она-то обязательно придёт. Ну конечно! — стоит только чуть выдвинуться под флагом политического, экономического или на крайняк поэтического экстремизма, как женщины, согласно птичьей природе своей реагирующие на всё что блестит, потянутся за тобой, однако по прожитии весьма недолгого времени они потребуют стабильности в гнезде — как политической, так и поэтической, да ещё всяческого пополнения — так люди и переходят от пластиковых стаканчиков к стеклянным «Каприкорнам», а потом и к хрустальным, из коих я с куда большим удовольствием и выпил бы. Всем должно быть интересно всегда, а им — просто м очи нет!

Было уже поздно, и Зельцер и K° вышли ловить мотор. Мне было с ними по пути и я, к удивлению с Саши (и своему тоже), тоже влез в машину и поехал в «мультимедиа» Я был изрядно унасошен и сразу провалился в обычное в дороге тупо-медитативное полузабытье. Вдруг я чувствую, как кто-то хватает мои ладони, тискает, гладит их — я, конечно, знаю кто: через прикосновенье её рук я чувствую всю энергию её тела, отчаянный порыв души! Но как такое может бысть?! Присмотрелся — рядом со мной с невозмутимым видом сидит Толя, а она, пользуясь темнотой, продолжает… Тут как раз и моя остановочка. Возбуждённый, я начинаю приставать к Шреку — развязно приглашать её к себе, хватать за волосы (она сидела впереди). Эльмира поразилась, но я-то ещё больше! Конечно, не до сна. Почти бегом добрался до Саши, всё ему пересказал — ему, конечно же, всё-это было до лампочки Яблочкина и мы распили ещё бутилочку не понять чего и бессознательно обзябли на диванчике.

6.

В семь часов зазвонил телефон — Саша проворно протянулся к нему — сам очень нехороший. По всем признакам, опять целый день будет лежать трупом, да ещё подавай ему живой воды, подумал я, и тут же вспомнил: акция! Гроб!..

Нехотя двинулись мы на главную площадь города, к величественному монументу. Ровно в два быстрой походкой нарисовался Гроб. Он был один и в руках с пакетом, из которого торчало что-то красное. Мы удохли — а где же тридцать человек и флаги-транспаранты?!

Как неприятно насухую. Но денег не было даже на пиво, и Гроб уверял, что сие вообще в данном контексте непоощрительно. Разложили у подножия склеенный из плакатов плакат и стали маркерами раскрашивать надпись. Было жарко и хреново. Наконец-то подоспели на помощь товарищи: Долгов, Паша-анархист, Рома, вокалист дет-группы «Эгрегор», известный тату-кольщик, и с ним ещё какой-то чувак. Все признались, что Лимонова читал только Паша, но всё равно они за него и за него. Ну, это ничаво.

Только повесили транспорант на постамент, приехали менты (наверно кто-то звякнул из здания администрации, которое через дорогу) — встали рядом, наблюдают. Приехали журналюги, засняли всё-это, мы дали интервью — я и Гроб. Его лицо было закрыто банданой, и представился он только именем. Я выступал открыто, а когда спросили, кто, дескать, я такой, я картинно обиделся, что меня не знают. Выступление моё было как всегда косноязычным — кроме прочего, я брякнул, что не только у нас в Тамбове сегодня такое… Потом от мотка туалетной бумаги отматывали «доллары», пытались всучить их подошедшим деду и бабке и ментам — никто не взял. Жгли их, позируя камерам, рвали и жгли ещё какие-то гробовские баксы с портретами Натальи Орейро, орали за свободу.

Довольные собой, сруливали в переулок. Долгов открыл, что у него есть двести рублей и предложил пить пиво в кафе «Сказка». Машина нас догнала — хотели дать в рассыпную, но постеснялись. Наперерез вторая — загородили дорогу. Вы, кричат, ребята, кое-чего забыли — придётся вернуться и снять. — Как снять?! — Пошли, пока не ушли, а потом поедете .

Журналисты ещё не уехали, и мы им закричали. Они динамично так с рук снимали, как нас ластают — в наручники и пихают в машины. «Свободу Лимонову!» — крикнул погружаемый в ментовозку Гроб, «Молитесь Козлу!» — рявкнул Рома, и все удохли — кроме милиционеров, конечно — они подумали, что имеется в виду их автомобиль, и молиться ему им явно ни к чему, разве что сверху укажут…

Отсек для перевозки задержанных, как вы знаете, очень маленький, а Санич, Рома и Паша (второе его прозвище Биг-Фут) очень большие, поэтому меня, как ни пихали к ним, так и не запихнули, и пришлось мне ехать в кабине — как белому человеку — я, как продажная тварь, сидел вольготно, один на всём заднем сиденье, общаясь с сотрудниками, покуривая в окошко, помахивая камерам ручкой — бывшие мои сотоварищи выли от неудобства, стучали в решётку, орали: «Ну, Шепелёв, ну сука, мажор!» — на толчках им стало совсем тяжело… Менты остановились, открыли задник и пообещали, если услышат ещё хоть слово, иссодить дубинками.