Алексей Шепелев - Maxximum Exxtremum

Мало того, что холодно, ещё и свет постоянно тухнет. Представьте себе, дорогие, как жили люди — менее чем сто лет назад не было ни телевизора, ни стерео, ни компьютера, ни Интернета, ни телефона, ни холодильника и обогревателя и проч. и даже электричества вообще. Аристократы писали и читали при свечке, холопы при лучине знай себе пряли, рассказывали байки и сказки, строгали ложки и детей. Вот если у вас сейчас хотя бы на сутки вырубить ток, вы не сможете без своих костылей, будете изнывать страшно — так всё-это изменило само восприятие мира («телеэкстраверсизм» — человек, наш новоиспечённый хуматон, ни за что не хочет, не может остаться наедине с собой). Однако же, как видите, сии блага цивилизации и теперь есть далеко не у всех. Скучновато, но что поделаешь. Я взял стамеску и стал вырубать из стены очередной квадрат фанеры, чтобы проверить под ним сгнившие провода — без света к вечеру вообще никуда, к тому же может случиться пожар…

В таких условиях остро встаёт вопрос о том, что вообще такое моя пресловутая личность? За что зацепиться? Гдё же её пресловутый стержень? Какие-то чисто мои интересы?.. Я просто хочу к ней, хочу туда , и всё. Остального просто нет на свете (и его действительно нет). Но ведь что-то должно быть?! Пытаюсь читать «Тошноту», но это бессмысленно, строчки возникают и исчезают, не достигая моего разумения, мне это неинтересно и как бы и так известно… единственное, чего хочу…

На второй день к вечеру я не выдержал — отправился к ней.

Было совсем неуютно, ведь уходя я произносил короткое, заключающее в себе вечность красивое слово навсегда — и она, естественно, ответила ещё более короткими… Моё предположение, что она не одна тоже подтвердилось — подойдя к форточке, я услышал возбуждённые голоса. Всё-таки решился позвонить. «Вот он, блять!» — полушёпотом бросила она с пьяной ухмылкой и тут же скрылась на кухне. Я было хотел уйти, но по обуви и голосам распознал, что это Псих, Кочан и Шрек. Было прям какое-то нехилое застолье. Меня явно не ждали, но я решил — из какой-то мелочной злобности и мазохизма — возникнуть. Вид мой после ночи в берлаге, посвящённой осознанию, что значит «навсегда» и несколько минут подтверждённого «не одна» придали моему лицу выражение, как будто только что на глазах у всех мне в него плюнули — войдя к ним, я, конечно, попытался изменить его на нагловато-надменное, но почувствовал, что это не получилось и чуть не расплакался… Нелепо улыбаясь, я кое-как поздоровался (тут ещё Креветка и какой-то незнакомый чувак), а потом уж и не знал, как себя повести, куда себя деть (кстати сказать, такие моменты случаются со мной редко, обычно я довольно находчив) — выручила Элька — принесла ту гадостную табуреточку и попросила, чтобы мне плеснули водки. Я не остановил руки разливающего и тут же поднял бокал своей дрожащей.

— Ты не болен, Лёшь, случайно? — без особого участия (и, показалось, совершенно без подколки) осведомилась Таня, выражая наверно общую оценку моего облика.

— Температура, ты же знаешь. И я ещё не спал ночью и два дня не ел, — просто-жалобно ответил я, оправдываясь за свой вид, и тут же, опасаясь развития темы (интересно, знают ли они, что я ушёл, уходил ?), пожалел.

— Вот и нехуя выёбываться, — вставила (наконец-то!) Зельцер, но далее обсуждение не пошло — все, как сговорившись, были поглощены чем-то иным.

— Ну да, я там был, — с какой-то заторможенностью вещал новый знакомец ( Георгий из Москвы — это тебе не хрен моржачий!), при этом на лицах женской половины аудитории появилось выражение искренней заинтересованности и явно видимой почтительности, а на лицах мужской — наоборот. Кочан даже сказал: «Ну да, ну да» — весьма специфичным тоном, после которого требуется перевести разговор на что-нибудь более прозаическое.

Выждав момент (чтобы не навлечь на себя праведный гнев хозяйки — «Ты что — жрать сюда пришёл?!»), я, изловчившись со своего места, стянул со стола какой-то огурец и как можно незаметней, урывками поглощал его…

Очень скоро я прозрел, о чём идёт речь и вообще всю диспозицию: этот субъект недавно приехал «на свою малую родину» и совсем недавно пришёл сюда с Креветкой и со своими рассказами, как он крут в столице, подкреплённой в трёх парах женских зенок пачкой денег да ещё миниатюрным красненьким сотовым…

— Со сменными панельками! — издевательски продекламировал Качан и дебильно заржал.

Чувак однако продолжил свой рассказ в стиле: «Ну вот Норд-Ост, я там был…» Рассказывал он плохо и вообще говорил как-то странно — безэмоционально, безжизненно ( угасший, носферату — такие словечки мне сразу пришли на ум), глаза его были, как показалось, какими-то жёлтыми (как ужасные красные глаза на современных фотках), и сам он несмотря на приличную человеческую оболочку (лет тридцать, коротко стрижен, гладко выбрит, чёрное пальто, костюм, галстук) сразу показался мне трухлявым, полностью сгнившим и умершим внутри.

До этого со мною никогда такого не было — чтобы с первого взгляда почувствовать к человеку непреодолимое отвращение — на физиологическом уровне — как к паукам или змеям. По традиции всё-таки пытаешься видеть в каждом новом представителе что-то хорошее, выключаешь сигнализацию интуиции, но как только он своим тупым, приторможенным мозжечком осознаёт твою слабину — что у тебя нет бычьего напора его наглости — тут же начинает переть на тебя или, по крайней мере, допускать вольности…

Ещё несколько несвязных, нелепых подробностей о том, как «я там был». И реплика Кочана: «Ну был и хуй с тобой», — великая в своей простоте. Возмущённые взгляды наших скво. И его ответ: «Слушай — как там тебя? — Сергей, дураком растёшь», — как по писаному! Тут уж всё ясно. Довольно много, родные, довелось мне повидать всякой мрази (актив) и просто моральных и интеллектуальных уродов (пассив) — однако первым надо было явно и неоднократно проявить себя, а на вторых я вообще не реагировал столь болезненно… А тут как будто оголились провода (нервы или ещё какие «струны души»?) и стрелка на приборе, измеряющем человеческую сущность, дёргается почти сама собой…

И тут Зельцер предлагает Кочану спеть его коронную песню. Он с радостью соглашается, берёт гитару и мочит. Уже с первых секунд я понимаю, что это недопустимо — недопустимо здесь, что я никогда бы себе такого не позволил — кишка тонка.

На глазах исполнитель преображается в нашего с ОФ собрата: