Анна Каван - Лед

Я отправился на поиски девушки. Снова пошел снег, ветер стал сильней и холодней.

На улицах не было ни души, дорогу спросить было не у кого. Я решил, что нашел нужный мне дом, но таблички видно не было. Возможно, я опоздал, возможно слишком долго пребывал в бездеятельности… Я дергал каждую дверь этого дома, но все они были заперты.

И все-таки одну приоткрытую дверь мне удалось найти, я зашел без колебаний. Внутри было пусто, обшарпанно, похоже на госучреждение. Комнаты не обогревались. Она сидела в своем сером пальто, закутав ноги в нечто похожее на гардину. Увидев меня, она ее отбросила и вскочила на ноги. «Вы! Это, наверное, он вас послал — вы что, не получили мою записку?» — «Никто меня не посылал. Какую записку?» — «Я оставила вам письмо, с просьбой не преследовать меня». Я сказал, что ничего не получал, хотя это ничего бы не изменило, я все равно приехал бы. Ее большие глаза смотрели на меня с недоверием, возмущением и страхом. «Не желаю иметь ничего общего ни с одним из вас». Я пропустил это мимо ушей. «Вам нельзя здесь оставаться». — «Почему? Я вполне справляюсь сама». Я спросил, чем она занимается.

«Работаю». — «А сколько вам платят?» — «Нас кормят». — «Денег вы не получаете?» — «Иногда тем, кто на тяжелых работах, дают деньги. Но я слишком худая для таких работ, — продолжала обороняться она, — говорят, мне не хватает жизненной силы». Все это время я рассматривал ее: она выглядела так, словно длительное время недоедала, даже голодала. Ее тонкие запястья всегда очаровывали меня; теперь же я едва мог отвести взгляд от палочек, высовывающихся из-под тяжелых рукавов. Вместо того чтобы расспросить поподробнее, что за работу она выполняет, я поинтересовался ее планами на будущее. «С какой стати я буду вам об этом рассказывать», — отрезала она, и я понял, что планов у нее нет. Я сказал, что больше всего хочу, чтобы она видела во мне друга. «С чего бы это? У меня нет на то причин. Да и не нужны мне друзья. Я и одна справлюсь». Я стал говорить, что приехал в надежде забрать ее туда, где климат мягче и жить не так тяжело. Почувствовав, что она начинает сдавать позиции, я указал рукой на покрытое густой изморозью окно, до половины заваленное снегом. «Вы еще не достаточно намерзлись? — Она больше не в силах была сдерживаться и всплеснула руками. — Кроме того, находясь здесь, вы подвергаете себя опасности». Она начинала терять самообладание. «Какой опасности?» Я видел, как расширяются ее зрачки. «Лед…» Я хотел сказать еще что-что, но одного слова оказалось достаточно. Весь вид ее говорил о том, что она боится; она задрожала.

Я приблизился, коснулся ее руки. Она отдернула ее. «Не надо!» Я взялся за полу ее пальто и посмотрел в недовольное испуганное лицо ребенка, которого предали, который долго плакал, отчего вокруг глаз образовались темные круги. «Оставьте меня! — Она попыталась выдернуть тяжелую материю из моих рук. — Уходите! — Я не шевельнулся. — Тогда уйду я!» Она вырвалась, кинулась к двери. Дверь с грохотом распахнулась, да так резко, что она не удержалась и упала. Ее яркие волосы рассыпались по полу, живые, переливающиеся, как ртуть, блестящие как бриллианты на темном, унылом, грязном полу. Я поднял ее. Она вырывалась, с трудом переводя дыхание. «Отпустите! Я вас ненавижу, ненавижу вас!» Сил у нее не осталось. Я как будто держал вырывающегося котенка. Я захлопнул дверь и повернул ключ в замке.

Несколько дней я прождал, хотя ждать было очень непросто. Пора было уезжать. До величайшей катастрофы оставались считанные часы. Невзирая на секретность, соблюдаемую вокруг интересующей всех темы, утечка информации, видимо, все-таки произошла. Весь город охватила судорожная активность. Из своего окна я наблюдал, как от двери к двери бегал молодой человек, разнося ужасное известие. В кратчайшее время, буквально за несколько минут, улица заполнилась людьми, несущими сумки и тюки. Беспорядочность передвижения выдавала испытываемый ими острый страх, в безумной суматохе одни шли туда, другие — обратно. Четкого плана или даже направления у них, похоже, не было, только непреодолимое желание — бежать из города. Я был удивлен, что власти ничего не предпринимают, и предположил, что, не будучи в состоянии выработать схему эвакуации, они просто решили — пусть все идет своим чередом. Наблюдать этот хаотичный исход было крайне тяжело. Люди охвачены паникой. Во мне они, очевидно, видели сумасшедшего, который сидит в баре, вместо того чтобы готовиться к бегству. Их страх передавался, как инфекция; атмосфера нависшей катастрофы действовала и на меня, и я очень обрадовался, когда получил ожидаемое известие. Корабль бросит якорь рядом с гаванью, где-то на кромке льда. Это будет последнее судно, и простоит оно не больше часа.

Я пошел к девушке и сказал, что это наш последний шанс и что ей придется пойти со мной. «Я с вами никуда не пойду. Я вам не доверяю. Я останусь здесь, потому что здесь я свободна». — «Свободна? Свободна голодать? Замерзнуть насмерть?» Я взял ее в охапку, поднял со стула и поставил на ноги. «Я никуда не хочу бежать, вы не можете меня заставить». Она отпрянула и встала у стены, широко распахнув глаза, в ожидании, что кто-то или что-то придет ей на помощь. Мое терпение кончилось. Я схватил ее за руку и вытащил из дома. Мне пришлось тянуть ее всю дорогу.

Снег шел так густо, что противоположную сторону улицы было не разглядеть; все вокруг закоченело, стало мертвенно-белым, почти полярным. Арктический ветер гнал клубы снега, как пушинки. Идти было тяжело, ветер швырял снег в лицо, закидывал со всех сторон, закручивал безумные снежные спирали. Все вокруг было размыто, смазано, неразличимо. Вдруг из бурана появились шестеро конных полицейских, стука копыт слышно не было, только позвякивали уздечки. Увидев их, девушка закричала: «Помогите!» Решив, что они могут ее спасти, она стала вырываться, махать им рукой. Я крепко схватил ее, не отпуская ни на шаг. Мужчины посмеялись над нами и, посвистывая, исчезли в белой пурге. Она разрыдалась.

Я услышал, как к нам медленно приближается звон колокольчика. Из-за угла, пошатываясь, появился старый священник в черной сутане с капюшоном, согнувшись чуть ли не вдвое, он шел против шквального ветра, ведя за собой толпу прихожан. По ходу он все время слабо позвякивал колокольчиком, каким зовут со двора школьников. Когда у него уставала рука, он давал ей отдохнуть, а сам выкрикивал дрожащим голосом: «Sauve qui peut!» [2] Спасайся, кто может! (франц.) Некоторые из следовавших за ним подхватывали его слова, будто это погребальная песня, один или двое останавливались у дверей и начинали стучаться. Из нескольких домов выползли закутанные фигуры и присоединились к процессии. Интересно, куда и зачем они шли, далеко они вряд ли доберутся. Люди все были старые, дряхлые и немощные. Молодые и здоровые бросили их на произвол судьбы. Они шли нетвердым шаркающим шагом, движения их были некоординированы, увядшие лица покраснели от ветра.