Ариф Алиев - Новая Земля

А в расконвой уже не верил никто.

Говорили, что и раньше не верили, но врали.

Я спросил, обещал майор кому-нибудь хорошую новость. Оказалось, да, обещал, но не всем.

Якуту майор сказал, что Комиссия по помилованию изучила его дело, изменить условия содержания ранее отбытия 10 лет на тюремном режиме не представляется возможным, но благодаря обществу поддержки пенитенциарных учреждений он сможет участвовать в эксперименте ООН по расконвоированию осужденных. Якуту никогда не предлагали экспериментов, он ездил на моторке по реке Чоне и убивал геологов, вахтовиков и туристов, чтобы они не губили ранимую северную природу, ну и грабил их, а женщин и некоторых мужчин насиловал. Якуту майор не понравился, хитрый очень. И слово «пенитенциарных» он не понял, но почему-то запомнил, хотя многое забыл, врача не вспомнил, например, сказал, не спрашивал у него врач ничего, не было врача, один майор с ним разговаривал. Когда дубинкой по голове бьют, руку не сдерживая, многое забывается.

Седому мужику с бульдожьим носом, который попросил называть его Толя или Толя Слесарь, майор сказал так: «Вам, осуждённый, выпал счастливый билет, и он вдвойне счастливый, потому что его за вас мы вытянули и вам отдаем, а не вы его вытянули и отдаете нам».

С Якутом и Толей Слесарем майор говорил дольше, чем со мной, объяснял сложившиеся обстоятельства, подбирал сравнения, скажем так, образно он с ними говорил. И ссылался на общество социальной поддержки. Мне он ничего не сказал про общество, понимал, что на херню непродуманную не поведусь, у меня высшее университетское образование, а не коррекционное в спецшколе для умственно отсталых, как у Якута. Мне майор втирал без деталей, обобщал про соображения гуманности, всемирную либерализацию, принятые нашим государством международные обязательства. Зато он мне угрожал: «Вы отказываетесь подписывать, Жилин?»

Толя Слесарь нервный, если долго не может слово выговорить, стонет. А Якут спокойный, забудет слово и замолкает, не просит подсказать, забылось слово — кончен разговор, незачем суетиться.

Неужели майор в людях разбирается?

С Толей осторожничал, красиво с ним говорил, Якуту врал, мне угрожал, не боялся меня, будто знал, что заплачу. Опытный, осторожный, поэтому и жив до сих пор, ведь каждому хочется «Erich Krause» воткнуть ему в глаз или нос откусить или палец.

Говорили, говорили, на 5-е сутки камера замолчала, куда-то далеко нас увезли, не о чем уже или не о чем пока что было говорить, все прошедшее ничего не значило, а будущего еще не было ни у кого.

И еще причина, почему молчали. Знакомились на этапе трудно, можно сказать, не знакомились. Якута я раньше видел, он не в счет. Толя Слесарь о себе рассказал, похвастался, что он известная личность, по телевизору о нем говорили в новостях, в Интернете любой поисковик выдает сотни упоминаний. Я про себя не рассказывал, остальные тоже. Люди новые, клапана завинчены, говорить хотелось об одном: пытался ли кто-нибудь отказаться подписывать ходатайство, а если тогда не пытался, если сейчас переиграть, подписал бы или воткнул в глаз майору ручку «Erich Krause». Вот о чем я хотел бы говорить.

Но вряд ли кто-то, кроме меня, заинтересовался маркой одноразовой ручки, полосатые нелюбопытны, живут рефлексами, как грудные младенцы, прислушиваются к урчанию в животе и плачут, если больно, голодно, или чешется, или лежишь неудобно, а перевернуться не получается. На пожизненном сидят себялюбцы, им бы собственные страсти унять, и нет другой цели. В повседневной жизни вы таких вряд ли встречали. Ну и не расстраивайтесь. Многие из тех, кто нас встретил, уже в гробах и урнах.

Впрочем, я не прав.

Сипа прочитал имя и фамилию богатого немца или кто он такой, этот Erich Krause, швед или американец, не важно. Сипа не мог не прочитать надпись золотом на дешевой ручке, спрошу при встрече, он склонен к абстрактным и бесполезным по первому слою наблюдениям, он хоть и опасный гад, но ботвы от него я не слышал, он мудрец.

Я позвал Сипу, прислонился к решетке, крикнул, чтобы отозвался. Но он не услышал или, что вероятнее, ехал в другом вагоне. А конвойный услышал и пошел по вагону, чтобы мне дубинку в морду сунуть, я вовремя притих.

Хлопнула дверь в тамбуре, засов скрежетнул, и на мгновение синий семафорный свет проник в вагон, разломился решетками, упал на лицо. Улыбка распрямила губы. Думаю, это была улыбка.

Везли еще сутки.

И привезли в ночь, в холод.

Рексы забегали, затопали берцами. Вагоны отцепили от состава, загнали на дальние пути, куда объявления с вокзала не доносились.

На рассвете принесли наручники — новые, я таких еще не видел, железо покрыто оранжевым пластиком — и начали выводить. Выкликали не по алфавиту и не по карточкам, а новым списком, и откликаться приказали фамилией, именем, отчеством и годом рождения, а статьи называть не надо было, против фамилии у них в списке статьи не были указаны.

Я подумал, ничего это не значит, везде свои порядки.

Посадили на корточки у пакгаузов.

Как будто воздух стал свежее, чем на станции в Соликамске, или просто холоднее, или после духоты вагонзака так показалось.

Сидели, пока не дождались местных офицеров. Те шумно пришли, с овчарками, проверили расстановку конвойных, попытались спецназом командовать, но они не захотели подчиняться. Местные нас подняли, сбили в пятерки и прогнали на счет. Оказалось, местные пришли с обычными списками — по алфавиту, со статьями.

Пятерки, прогоны, карточки или списки, выкрикнутая скороговоркой статья — привычная практика на этапе. Ничего нового, значит, хуже не будет.

— Этап, встать!

Что может быть хуже Белого Лебедя?

А вдруг хуже будет?

Хотел дальше думать, но бывают мысли, которые будто забором огорожены, высоким забором из колючей проволоки и острых обрезков листовой штамповки, не перелезть.

Шаркая тапками, полосатый строй двинулся к автозакам.

Я высматривал Сипу или Костю Ганшина, но их не увидел, зато увидел Лешу Паштета. Получается, его не признали психом, раскрутили на пожизненное. Вот кого не ожидал увидеть. Не зря я его выделил тогда среди психов, тоже яркий человек, все-таки пожизненное не каждому убийце лепят. И он ко мне на шконку подсаживался и хотел говорить со мной, понимал мою необычность. И он тогда не знал, что мне пожизненное дадут, я не знал, что мы окажемся вместе в полосатой толпе. Мы угадали друг друга.

И снова мысль: какой дурак додумался нас вместе собрать?

До сих пор никого не придушили, вот что необычно. Неповиновение, суицид, попытка побега, мастырки, голодовки — хоть бы что-нибудь. За 6 суток ничего. Сигарет потребовали, сигареты получили, орали, что холодно, про ботинки орали и бушлаты, но не получили ботинок и бушлатов и заткнулись, тихо доехали. Наверное, стресс не закончился от обещания расконвойки. Самый психованный маньяк на время забудет о размотанных кишках, если ему пообещают пожизненное заменить расконвойкой. Но только на время забудет.