Сергей Михалыч - Параллельные общества. Две тысячи лет добровольных сегрегаций — от секты ессеев до анархистских сквотов

Этот тип еврейский общины постоянно подчеркивает свою отдельность, ставит защитный фильтр между собой и остальным миром. Жители кибуцев очень часто считают именно себя подлинными израильтянами, хранителями еврейских традиций праведной жизни и сутью всего израильского проекта. В целом мутации кибуцев связаны с несбывшимися надеждами левых сионистов на мировой социализм, временными, переходными формами к которому кибуцы себя как раз и видели.

Принято шутить, что высокомерие кибуцников — это их психологическая компенсация за отсутствие собственности. В некотором смысле они евреи, которые даже в собственном возрожденном государстве сочли полезным придерживаться древней идеи гетто. В средневековой Праге времен рабби Лёва и Голема сама возможность евреев жить в гетто, не смешиваясь с христианским большинством и имея собственную администрацию, считалась привилегией, дарованной королем. То же самое можно сказать о гетто Балат в Стамбуле или острове Джудекка в Венеции, где еврейские купцы жили на привилегированном и отдельном положении, пока решением дожа их принудительно не переселили на другой остров, в «совсем другое» гетто. Даже вне зависимости от того, были ли конкретные гетто добровольной, желательной сегрегацией или принудительной, вынужденной, учитывая своеобразие еврейской истории, очевидно, что представители этого народа очень склонны к идее повышения качества человеческих отношений в своем кругу совместно живущих за счет ослабления и редукции отношений с обществом, окружающим этот «свой круг». Социалистические надежды XX века наложились тут на формировавшуюся веками ментальность.

Мягкой формой «неполной» или «происходящей прямо сейчас» добровольной сегрегации можно считать самоуправляемый кооператив при условии, что он является для участников не только местом работы, но и субкультурой, определяющей их идентичность, местом, в котором они проводят большую часть своего времени и где реализуют свои творческие амбиции, не обращаясь за этим к «большим структурам большого общества». На черном знамени трудовой коммуны книжников из московского «Фаланстера» изображен Фурье, Бакунин, Маркс, Махно и В. И. Ленин, удачно загримированный под «рабочего Иванова». Но в разговоре главный харизматик этого уникального (для России) эксперимента Борис Куприянов называет личные и немного иные идеологические ориентиры: Сорель, Ги Дебор, Тони Негри.

Внутри первоначальной группы энтузиастов быстро выделяется «ядро» — люди, которые много времени проводят внутри проекта и вместе: складывается язык, собственная мифология и история, аура, отношения, подобные семейным. Самые сильные эмоции, самые важные мысли и самые полезные контакты люди получают там, на собственной сконструированной под и для себя территории, а не где-то еще. Это одинаково далеко как от традиционной «работы» или «учебы», так и от традиционного «отдыха». Уже стала знаменитой объясняющая успех и жизнеспособность «Фаланстера» фраза Куприянова: «Чтобы сделать классный книжный магазин, в нем нужно жить!»

Началось все с того, что Куприянов, знавший все о книгах на пять лет вперед и назад, сказал историческую фразу: «Мы создадим магазин-коммуну!» Что и было сделано. Коммунары сломали лишние стены, выкрасили потолок в морковный «конструктивистский» цвет и начали раздавать рекламные флаеры с порнозвездой, спрашивающей: «Умеешь читать?» Слоган, кстати, тут же позаимствован («Для тех, кто умеет читать!») соседним буржуазным книжным магазином здесь же, на Пушкинской. Поэтому вскоре в «Фаланстере» придумали другой лозунг: «Обмен денег на книги!»

В «Фаланстере» изначально не было должностей, зарплат и начальников: каждый коммунар получал свой процент прибыли, исходя из отработанных трудодней, и являлся совладельцем. Все решения принимались консенсусом, а если согласия не получалось, меньшинство не должно было подчиняться большинству. Эта творческая анархия исправно работала и быстро добилась первых успехов и известности, составив альтернативу более либеральным «О.Г.И.» и «Билингве». Отчуждения от труда и от других работников в таком режиме не возникает, а ионизированный свободой воздух не заменишь никаким рекламным ароматизатором. Группа оказалась одинаково верным выходом как из толпы, так и из одиночества. Практиковался бук-кроссинг, то есть коммерческий Обмен соревновался со Свободным Даром. Ассортимент «Фаланстера» устраивал и взыскательного гуманитария и просто модного тусовщика: от Жиже ка и Проппа до Пелевина и Ororoffa. Цены ниже, чем в больших магазинах. Редкие издания для любителей русского авангарда. Несколько исламских и античных полок. Малотиражный экстрим и рукодельная контркультура выделены отдельно. Кроме книг-газет-журналов, тут можно было найти палестинский платок и майку с автографом Лимонова, или получить, если в тебе видели «потенциального экстремиста», другую майку — с лаконичными цифрами «282» на груди, или, если «потенциального экстремиста» в тебе как раз не видели, разрешалось самому расписать майку тканевыми красками и пропарить утюжком, чтоб держалось. Эксклюзивная экзотика: видео с кубинскими клипами про Че Гевару и всяких новомодных сапатистов, диски с «do it»-музыкой и песней «замучен тяжелой неволей» на языке идиш.

«Сначала мы пытались построить магазин как абсолютную коммуну, потом он претерпел серьезные изменения, но мы не отказались от основных принципов. Каждый участник “Фаланстера” участвует в управлении и владении производством, — вспоминает сегодня Куприянов о тех событиях начала нулевых годов. — Нам не удалось построить реальную коммуну-магазин. Этому мешала недостаточная включенность самих участников. Мы не всегда оказывались способны пренебречь собственными делами ради общего дела, — признает он и тут же говорит о том, что считает главным показательным результатом: — Магазин с антикапиталистической организацией труда вполне может выжить в современных коммерческих условиях».

По мнению Бориса, базовая проблема современного общества состоит в том, что «человек не относится к труду как к части самого себя». Да и невозможно такое отношение в ситуации тотального рынка, где любой труд лишь продажа своего времени и сил неважно кому и неважно зачем.

Превратившись из радикально-утопической в мягкую, но зато реально существующую форму добровольной сегрегации, «Фаланстер» продемонстрировал не только альтернативность правил хозяйствования, но и особенный стиль, «дух места», заменивший молодым интеллектуалам, участвующим в проекте, совместное проживание и тотальное обобществление, оказавшиеся совершенно ненужными для данного конкретного дела.