Яна Гецеу - Неферомантика. Маленькие детские повести

— Света… Света, иди ко мне! — шепталась ей темнота. Широко распахнулись глаза, провела рукой по растерянному лицу. «Что со мной? Господи, как хочется секса!» Кровь ее горела, я ощущал это, и разжигал все сильнее и сильнее.

— Света, я здесь, девочка моя! Открой дверь, войди, я рядом! У меня есть все, что тебе так нужно сейчас! Приди — я тебя приласкаю! Света, я так жду тебя!

Еще и еще, доводя до невыносимости. Пока наконец — вот оно — она тихо, боясь разбудить мать, поднялась, посмотрела на нее, замерев, и повернувшись, на цыпочках, почти бегом вошла в комнату. Я сидел на постели и смотрел, как она осторожно закрывает дверь за спиной. Остановилась, глядя как я стягиваю футболку. Нерешительно помялась, но мой тихий призыв:

— Иди ко мне, любовь моя! — подстегнул ее. Она глубоко вздохнув, решительно стянула свою тонкую сорочку и оставшись в трусиках, нырнула ко мне под одеяло. Дурея, я повалил ее на спину. Я не верю своим рукам.

— Све-та-а-а…

Я все думаю — не тот ли я, о ком говорят: «Получил свое — и бросил»? Вот, позади четыре дня, и я все меньше думаю о Свете. Ни учеба, ни второй полет тут ни при чем — этим не оправдаться. А что же тогда? Я не видел ее, намерено, пытаясь понять, почему наутро я ушел таким успокоенным, и не порхал от счастья, и не сходил с ума, и не… Ну, не знаю, что я еще надеялся ощущать, после первой ночи с любимой? Может, потому что она меня не унижала, и дала сразу. Я ведь так не могу, мне нужно что-то, что требует тайного терпения. Фиг меня поймет, но я какой-то слишком холодный и спокойный для такого события. Опять мое идеальное ощущение сорвалось с крючка, не состоялось. Светка звонила вчера, обозвала меня паскудным мерзавцем, а я изо всех сил пытался ощутить себя таковым, но все как-то слишком стандартно — парень соблазняет девушку, потом не звонит и не появляется. Нет в этом чего-то острого. Ее мать изорвала в клочки, называла шлюхой, она страдает. Я — подлец. Подлец, а она… Я ее люблю? Да — нет, слова антонимы, два конца одной палки. Вот мне уже скучно. Я ее люблю?

Когда любят, не задают вопросов. Я его уже задал. И имя ее не равняется занозе в сердце. «Русый — подлец», написал я на столе в аудитории, но слова остались словами, не став чем-то ощутимым, не укусили меня. Не «торкнули».

Я ее (не) люблю.

Боже мой, как скучно с этим «не»! Как все разбило и испохабило это «не»! Маленькое злобное «не».

А я вообще почти ни с кем толком и не спал. Не больше двух раз с каждой из мимолеток. Неинтересно. Сначала, конечно, со всеми подряд, с моей симпатичной рожей мне это легко позволялось. Всякие были — и рыжие, и блондинки, и естественно, готички. Садистки долбанные — ну скукота, автоматика, унизительные действия будто по сценарию или обязанности. Они знали, что делают! Какая гадость — они знали . Это пошло, когда осознанно. Не от души.

— Русый, я тебе одну вещь скажу…

— Да, Яна?

Она произнесла это так, будто уговаривая себя не волноваться и не торопиться, а самой так и хочется разделаться поскорее. Я-то знаю подобное ощущение! Иначе б она не позвонила мне вчера, и не просила бы придти сегодня сюда, на «Юбилейный». Она бы не просить — велеть должна. Но это ее мучает, и она ёжится сейчас от холода в тонкой куртке. Я выскочил из тролля ровно в назначенный срок — она уже кусала губы на крыльце ДК в ожидании.

Смотрю на нее, как она жмется, не решаясь вывалить все сразу, и ее нервность передается мне.

— Что, ну что же? Яна!

— Стас, я нашла могилу твоей матери.

— …? Яна…?!

— Да, я понимаю, я резко это все сказала, но в общем… Ты прости, что я так, но это правда.

— Я — на… Господи! Гос-по-ди!

Слезы задушили последние слова, небо опрокинулось, закачавшись, и упало бы на меня, но что-то не дало. Я поднял голову к нему, умоляя раздавить меня, и горячие слезы побежали по щекам. Хлынул обжигающе-ледяной дождь. Яна, ты не врешь?

Сон, такой серый и прозрачный. И тяжелые холодные капли пощечинами по лицу. Мира не стало. А потом он родился вновь, взорвавшись звуками, запахами, дождевой водой. Она здесь, Ведьма не обманула меня.

— Где это? — спросил тихий голос, похожий на тот, что был у меня когда-то. Или не был совсем?

— На Южном кладбище. Ее звали…

— Тихо, не надо! — я приложил пальцы к ее губам.

— Не все сразу, ты растопчешь меня! — и резко повернувшись к остановке поволок ее: — Поехали!

В салоне «рогатого» я сообразил, что уже достаточно поздно, и постепенно густеют сырые сумерки, и Янка не доберется оттуда домой, и на кладбище в такое время не ходят.

Но Янка переночует у меня — я посмотрел на нее, она кивнула, — а я до утра не доживу, я должен, мне необходимо прямо сейчас побывать там!

Кое-как добрались до Затона. Там поймали попутку — «шестерку».

— Ребят, вам куда?

— На кладбище «Южное»! — не подумавши ляпнул я, дурак. У водилы глаза приобрели вид квадрата. Он попытался захлопнуть дверцу. Но Ведьма, нервно рассмеявшись, поставила ногу в тяжелом ботинке как препятствие:

— Ну, ты сказал, Стас! Нам просто в ту сторону! А там мы сами дойдем.

— А-а, — расслабился водила, — а я уже незнай чё подумал! Шутники!

Мы топали по мгновенно раскисающей земле, дождь хлестал нещадно, зло прибивая нас по головам. Но мы тащили неподъемные от грязи берцы, мрачно и упорно. Вперед и вперед, огибая кресты и ограды, путаясь в бурьяне. Не замечая ничего вокруг — я дойду! Там моя мама. Я хочу, я должен знать наконец — за что?.. она бросила меня. И не остановят ни боль в зашибленной руке, ни текущая с волос вода, ни мокрый насквозь балахон (забыл застегнуть косуху).

Из-за дурной погоды быстро густел туман и опускалась грязная, мокрая, непролазная как бурелом ночь. Я иду к ней, женщине, которой никогда не знал. Чьего лица не помню. И роднее которой нет на свете. Которой просто нет — матери.

— Вот, пришли… — почти прошептала дрожащая Ведьма, тихо указывая на ухоженную могилу за низенькой оградкой. Я вздрогнул, подошел поближе. Боже мой, что я должен почувствовать? Ничего. Пустота под сердцем. Я просто не верю, что вот этот размытый, огороженный холмик и крест — моя мать. А где же блеск глаз, живая улыбка, веселый смех? И еще, она должна протягивать легкие руки и тянуть за волосы: «Когда пострижешься, сын?» И надувать губы, и трогать родинку над губой в задумчивости. Украдкой курить на кухне и морщиться от мазутной вони моих джинсов. А этот кусочек земли за оградкой — что он? Чего я вообще здесь искал? Я попытался прочувствовать момент, но разочарование и здесь. Беги, Русый, беги — оно тебя поймает!

— Будь ты проклято!! — заорал я, задрав голову к небу, и Ведьма испуганно отшатнулась.

— Что ты проклинаешь? — спросила хрипло.

— Я? Эту гадость, эту дрянь! Оно и здесь меня достало!