Алексей Синиярв - Буги-вуги

С крыши — по пожарной лестнице и перебежками по канавам-ямам. Вот она романтика неба в клеточку.

На электричку дуром из кустов выскочили, юрк в последний вагон, и на лавки завалились — дрыхляем, а бутылку порожнюю пустили рядышком кататься, чтоб не лез никто, да и нет никого, только мертвые с косами стоят.

Мандраж настоящий задним числом пробрал, в зобу дыханье сперло когда подъезжать стали. Из вагона выскочили на другую сторону, на пути, и с вокзала к общаге пробирались по помойкам, перестраховщики. И зашли через блядский ход на цырлах.

Лёлик заждался, испереживался. То-то восторга в глазенках! то-то радости на ребячьих лицах! А разговоров! А воспоминаний! а смеху! Хоровод чунга-чанга вокруг добычи. Ритуальные омовения исстрадавшегося организма нонешним пивком. Наука побеждать!

Дальше — лучше. Лёлик и фильтр спаял, и колонку рассчитал, как наука велит — в этих делах у него голова больше чем у Ленина. ДСП для корпуса тоже не проблема — у сельхозников новый корпус через дорогу строится, полгорода скобянкой-деревянкой кормится. Вырезы для динамиков меленькой стальной сеточкой задрапировали, краской-серебрянкой отпульверизировали — «Динакорд» да и только. Дио [27] Ronnie James Dio. А вы что подумали? дивное. Вот он удел желанный. Лёлику праздник: бас поплотнел, помощнел, туману поднапустил. С такой колонкой в ансамбль к Пугачевой возьмут не глядя, на стадионе запросто можно лабать, только мощи подваливай. Дерьматина вот пока нет, но и так стоит, хлебца не просит.

Рано-рано два барана постучали в ворота. По кабацкому времени это на зорьке — около девяти. Первую пару мы стабильно спим: недоспал — день пропал, да и ложимся в лучшем случае не раньше часа ночи, а то и вообще… Дело-то молодое.

Баран молотил не то что за двоих — за всю отару. То Минька прискакал на страусиных ногах. Так твою через эдак, а вставать надо — замок, если кто дома, снаружи не откроешь — техника!

— Сдурел что ли, дверь ломаешь? Еще лыбится. Ты у меня поспишь как-нибудь.

Минька дверь — чик! на три оборота. Банку холодного чая в один пристой паленой лошадью — хлоп! Рубаха — до пупа, взгляд дикий, грудь молодецкая ходуном-паровозом, с лица сбледнувши.

— «Динамо» тоже бежит? — спросил я, обратно заваливаясь.

— Все бегут, — получил ответ с мутной улыбочкой.

— А дверь чего закрыл? Сейчас Лёлик должен за мной зайти, — зевнул я. — Уж больно ты встревоженный. Поди сифон на конец подхватил? — с надеждой в голосе спрашиваю.

— Подожди. Посижу спокойненько.

— Ну, сиди, — повернулся я на бочок — хоть минутку прихватить. — Сиди, коль охота.

Задремал, но спросонья слышу — бормочет себе под нос, посуду на столе переставляя:

— Есть Бог на свете. Есть-есть.

— Бога нет, но есть удача, — возразил я в стенку дурацкой фразой из дурацкого фильма.

— Мне сегодня повезло. Ой, повезло, Серый. Так повезло, что я свечку пойду поставлю.

— Ну-ну, расскажи-ка расскажи своё интересное кино, — ответил я, не поворачиваясь.

— Помнишь ту козу замужнюю из «Кулинарии»?

— Ну.

— Так ты выдру помнишь эту?

— Помню, помню. Я тебе уже сказал, что — помню.

— Всю дорогу она меня к себе на хату таскала.

— Ну и что?

— В общагу, говорит, ни за какие пироги — меня, мол, полгорода знает. Ее, то есть. А не меня.

— Ну и что? — незаинтересованно прошептал я, эка удивил — но это было уже во сне, это мне уже снилось, а когда я выпутался из сонной липкой паутины, Минька уже далеко заехал:

— … кончает, как фонтан на ВДНХ, аж по ногам у ней бежит. Но злоебучая, — осудил он. — Такая ненасытная, я те скажу, не отстанет. Кусаться будет, придуряться — любым путем вынудит, а план выполнил — и становится радостно на душе у бойца, — хохочет, стерва довольная. Ты спишь что ли?

— Короче, Скликасофский , — отозвался я вяло.

— И человек хороший, копейка у нее не щербата. Как-то гуляли, давай, говорит, зайдем в Универмаг. Ну, давай, мне что? Хочу, говорит, чтобы ты был красивый, говорит. И костюм мне выбирает. Я отказываться, а она — бери и всё, а то я обижусь.

— Это тот бостоновый костюм? — дошло до меня.

— Да-да.

— Ну, ты даешь!

— Всучила мне, — продолжал Минька, — и говорит: «Пустячок, а приятность себе сделала. Мне нравятся мужики солидные — в костюмах, в галстуке».

— Богатая Мальвина.

— Толковая коза, — мечтательно напел Минька. Он взял чайник и пошел в коридорчик, чтобы набрать воды из крана. — Была, — сказал он оттуда трезвым голосом. — Как-то, значит, в Аквариум зашел, — продолжал он, — взял кружечку, пью себе. Мужик за столик подошел, тоже пиво сосет. Здоровый такой кабанюра, в дверь не пролезет. Руки, что у меня ноги. Попил он пивка и говорит мне: «Это ты, что ли, поганец, с моей бабой трёшься?» Я охуел. Стою, ни жив, ни мертв, в яйцах щекотно. «Смотри, гаденыш, поймаю — из окошка выкину». А ведь там, Серый, девятый этаж, — Минька положил руку на сердце.

— А если он знает, чего тогда кралю свою?.. Взял бы пополам да надвое.

— А она его не боится. Посылает подальше. И всё. Ты же ее видел.

Я пожал плечами. Ну, видел. И что?

— Симпатичная вообще-то мормуленция.

— А он на хлебозаводе работает, урод. Ты бы только поглядел — по нему же видно — темный, как земля. Ему меня всё равно что клопа задавить — душу вынет и рукавичек нашьет. Я тогда решил: надо ку-куруку-ку, умывать ноги. Я нутром почувствовал, — Минька мелко постучал себя в грудь, — убьёт. И не поморщится. А ее, суку, не тронет. Ну я и потихонечку завязал с ней — то, да сё, да некогда — отпизделся. Недели три не встречались. А вчера вечером она в общагу приперлась.

— К нам?

— Ну да. Ты как раз у Лёлика был. А я спать лег. Слышу — стучится кто-то. Стучит и стучит. Ну что ты будешь делать! Вышел прямо в трусах — она стоит. «Что не заходим, кобелино иваныч?» Кирнутая уже, блестит, как Эйфелева башня. Я ей говорю: «Мужик твой убить обещал». Смеется, зараза: «Вот уж не думала, что ты такой трусишка. Пойдем, Мишенька, пойдем, сладкий мой. Он сегодня в ночную, назавтра только объявится». Когда, спрашиваю? Полвосьмого, говорит. Я ей умом, паскуде — давай здесь, у меня. Нет — уперлась и всё. Барана безмозглая. Ну, ладно. Рви малину, руби смородину! Пошли. Раз зовет — шурупит, наверно, своей бестолковкой, чтоб всё нормально было. Все дела, бутылочку расстегнули, тарики-татарики, тыщу за одну ночь. Просыпаюсь. Глядь на будильник — ёёёёёё… Сердце петухом зашлось — без пяти восемь! У меня волосы там и там встали дыбом. Я же его на шесть ставил! Не слышал! — ужаснулся Минька. — Эта дрыхнет, хоть бы что. «Лежи, — говорит спросонья, — мы ему не откроем». Ага, не откроешь такому. Он так не откроет! Вскочил, майку в пакет, трусы в карман, нырь в джины, рубашку накинул, хвост в зубы, пятки за уши, и прямо в носках на последний этаж лётом. По крыше перешелестел, через соседний подъезд спустился, и бегу, бегу, остановиться не могу. Через два квартала гляжу — туфли-то в руках, и баный в рот. До Герцена добежал, левой пяткой перекрестился от радости. Вот, Серый, история, — скривился Минька. — А ведь выкинул бы, — убежденно сказал он. — Точно выкинул бы. Из окошка! Я! Чув! Ству! Ю!