Пол Боулз - Пустой Амулет

Утром ее пустили наверх и принесли большую миску молока. Выпив, она стала ждать на кухне, пока миссис Тинсли не открыла дверь, чтобы выйти во двор. Тогда она изо всех сил пронеслась между ног миссис Тинсли и забралась на крышу гаража. Она посмотрела вниз, как миссис Тинсли зовет ее: «Киска, Киска, Киска», но повернулась и убежала в другую сторону. Вскоре Киска оказалась в своем саду. Она подходила ко всем дверям и заглядывала. В доме с ее мамой и папой разговаривали полицейские. Они держали в руках разорванную ночную рубашку Киски, а мама кричала и всхлипывала. На Киску никто не обратил ни малейшего внимания.

Она вернулась в дом миссис Тинсли опечаленная и осталась там на много недель. Иногда она пробиралась в родной дом, снова заглядывала во все двери и часто видела мать или отца. Но родители выглядели совсем не так, как прежде, и даже если замечали ее, никогда не подходили к двери, чтобы ее впустить.

Приятно было не ходить в школу, и мистер и миссис Тинсли очень хорошо к ней относились, но Киска никого не могла полюбить больше, чем своих родителей, и хотела быть с ними.

Теперь миссис и мистер Тинсли разрешали ей ходить куда вздумается, потому что она всегда возвращалась. Она ходила в свой дом по ночам, заглядывала в окно и видела, как отец сидит один и читает газету. Так она узнала, что мама ушла. Даже если она плакала и стучала лапками в окно, отец не обращал на нее внимания, и она понимала, что он ее никогда не впустит. Будь здесь мама, она бы подошла, открыла дверь, взяла ее на ручки, погладила бы шерстку на ее лбу и поцеловала ее.

Как-то раз, через несколько месяцев, когда Киска перебралась через стену в собственный сад, она увидела, что во дворе на стуле сидит мать. Выглядела она гораздо лучше — почти как прежде. Киска медленно подошла к маме по траве, задрав хвост трубой. Мама выпрямилась на стуле и смотрела на нее. Затем протянула руку и поманила Киску.

— Ну, милая кошечка, — произнесла она. — Ты откуда такая взялась?

Киска подошла поближе, чтобы мама могла погладить ее по головке и почесать за ушком. Она махала хвостом и мурлыкала от удовольствия, когда мамины пальцы гладили ее шерстку. Затем вспрыгнула маме на колени и свернулась там, радостно выпуская и втягивая когти. Потом мама подняла ее, прижала к лицу и отнесла в дом.

Вечером счастливая Киска лежала у мамы на коленях. Она не пыталась вскочить на колени к отцу, — боялась, что он ее сгонит. Кроме того, понимала, что там будет не очень удобно.

Киска знала, что мама уже любит ее, а отец еще научится ее любить. Наконец-то она жила точно так, как хотела. Иногда она думала: было бы неплохо дать им понять, что она настоящая Киска, — но знала: это невозможно. Она никогда не слышала, чтобы они хоть раз произнесли слово «Киска». Шерсть у нее была длинная и нежная, и казалось, что сама она не ходит, а плывет, так что ее назвали Пушинкой. Теперь ей не нужно было волноваться об уроках, ходить к зубному врачу, и больше не надо было думать, говорит ей мама правду или нет, потому что правду она знала и так. Она была Киской и была счастлива.

1980

Абдалла жил со своей женой в двухкомнатном доме на склоне холма в нескольких милях от центра города. У них было двое детей. Девочка ходила в школу, мальчик жил в доме англичанина, ухаживал за садом.

Жена давно определила образ их жизни, работая служанкой у назареев. Она была крепкая и жизнерадостная, и назареи ее любили. Они рекомендовали ее друзьям, так что она не оставалась без работы и каждый день могла трудиться в нескольких домах. Поскольку все деньги она отдавала Абдалле, ему работать не было нужды. Порой он подозревал, что назареи платят ей больше, чем она говорит, но разговоров об этом не заводил.

Жена навострилась ловко выносить вещи из домов назареев, так что те ни о чем не догадывались. В былые дни она отдавала свои трофеи Абдалле вместе с деньгами; то, что удавалось выручить на жотейе, было хорошей прибавкой. Однако, проработав столько лет на назареев, она пристрастилась к их образу жизни. Она начинала спорить, если Абдалла пытался унести полотенце, простыню или расписное блюдо, потому что хотела, чтобы эти вещи оставались у нее в доме. Когда он унес маленький будильник, который она особенно любила, она перестала разговаривать с мужем и делала вид, что его нет. Он был разгневан и оскорблен и стал спать в другой комнате, а дочку отправлял ночевать с матерью.

Вскоре после начала этой безмолвной войны Абдалла в высшей степени заинтересовался Зохрой, молодой соседкой, которую недавно бросил муж. Поскольку Зохре нужны были деньги, она поощряла ухаживания Абдаллы, и вскоре он уже стал есть и спать в ее доме, не обращая внимания, что его поведение вызывает неблагосклонные замечания в округе.

Зохра очень быстро выяснила: Абдалла не способен ни за что платить. Поскольку он ушел из дома, вряд ли он мог вернуться в конце месяца и попросить денег у жены. Сообразив, как обстоят дела, Зохра думала только о том, как бы от него избавиться и изо всех сил старалась сделать его жизнь невыносимой.

Как-то в первой половине дня он зашел к себе домой, зная, что жена на работе. Была пятница, так что его дочь не пошла в школу. Она была в патио, стирала одежду. Абдалла поздоровался, но дочь даже не посмотрела на него. Мать набила ей голову враньем обо мне, подумал он. Затем он вошел в дом и позвал жену. И тут на глаза ему попался прозрачный пластиковый пакет в стенной нише. Он подошел поближе и увидел, что в пакете что-то блестит. Не заглядывая внутрь, он спрятал пакет под джеллабой, снова позвал жену и вернулся в патио.

— Скажи матери, что я заходил, — сказал он девочке. Та не ответила, и он добавил: — Не слушай соседей.

Она смерила его презрительным взглядом и снова склонилась тереть белье.

Он поднялся по склону и сел в рощице, чтобы в уединении изучить содержимое пакета. Там оказались двенадцать больших ложек, все одинаковые. Полюбовавшись немного, он завернул их и направился в город, чтобы показать другу в Эмсалле, разбиравшемуся в таких вещах.

Этот человек заверил его, что суповые ложки из чистого серебра и предложил за них семьдесят тысяч франков. Абдалла ответил, что ему нужно время на размышление и пообещал вернуться. Из Эмсаллы он сразу пошел на жотейю и отдал ложки диллалу, который стал ходить с ними кругами по рынку. Ставки, в конце концов, достигли сотни тысяч франков, и серебро было продано.

Эту ночь у Зохры он провел без сна, не раздеваясь и зажав в руке банкноты. Рано утром вышел и купил десять черных коз. Затем снял хижину, возле которой был сарай, где можно держать коз ночью. Он предусмотрительно выбрал отдаленный квартал на другой дороге, полагая, что здесь вряд ли повстречает Зохру или свою жену.