Лайонел Шрайвер - Другая жизнь (So Much for That)

Его личным подношением была сама Глинис. На закате второго дня он зажег в спальне дюжину свечей и достал сделанные женой столовые приборы, которые привез с собой. Он разложил свое богатство на полках, подперев салатную пару ракушками, принесенными Хитер, так, чтобы стеклянные вставки переливались в свете пламени. Серебряные палочки он украсил кораллами, купленными в магазине, и они преобразились настолько, что вполне могли бы храниться под замком в музее Купер-Хьюит. Он также составил пару из ведерка для шампанского и ее щипчиков для льда, едва сдержавшись, чтобы не охладить еще одну бутылку; заботливо повернул щипчики так, чтобы вставки из меди и титана были видны с кровати. Он наклонил лопаточку для рыбы, чтобы языки пламени отражались в гладкой поверхности и разлетались огненными брызгами по всей комнате, как всплеск воды от нырнувшей стаи рыб, за которыми они с таким удовольствием наблюдали с пирса Фунду.

Шеп убедил Глинис, что, несмотря на то что все ее работы многими не были оценены по достоинству, он очень дорожил ими и желал, чтобы их было больше. Она предусмотрительно заранее увековечила себя в материале куда более надежном и долговечном, чем человеческое тело. Эти столовые приборы будут жить из поколения в поколение.

Желтоватый отблеск свечей окрасил мягкие складки москитной сетки, превратив ее в легкое газовое покрывало. Убаюкивающий шорох морских волн доносился с берега. Цикады вторили свою неизменную мелодию в такт вращающимся лопастям вентилятора. Оглядев комнату, Шеп подумал: «Я сделал все, что мог». Несомненно, Фунду можно рекламировать на всех сайтах как лучшее место для ухода в мир иной.

Однако впереди была еще вся ночь, вторая ночь без сна. Кэрол и отец попросили его разрешить им взять Глинис за руку, когда начиналась агония, но он боялся пропустить самый важный момент, поэтому дал им всего несколько минут.

Приблизительно в 2:00 Глинис прошептала слабым, пьяным голосом:

– Я больше не могу это терпеть. Я не могу…

– Тебе не надо больше терпеть, Гну, – сказал он, поворачивая к себе ее голову, чтобы капнуть на язык еще немного морфина.

Шеп сам больше не мог выносить происходящее, но, разумеется, был обязан. К своему стыду, временами он испытывал скуку и желание скорее со всем покончить. Их совместная жизнь закончилась для него в тот момент, когда она сообщила ему, что у нее рак. Вопреки всем своим убеждениям, что признания в любви должны быть строго регламентированы, он говорил ей: «Я люблю тебя, Гну» – так часто за эти два последних дня, словно боялся, что они потонут в болоте бормотания о гвоздике. Он не мог забыть, что оставил в Элмсфорде в коробке из-под сигар, в которую складывал оставшиеся от поездок деньги в иностранной валюте, около ста долларов в португальских реалах. Теперь Европейский союз перешел на евро, и сохраненные им купюры превратились в обыкновенные сувениры. Ему следовало потратить их в лиссабонском дьюти-фри, он и сейчас растрачивал себя с такой страстностью, словно у него не было, как и тогда, другого шанса.

– Почему Глинис храпит? – часов в пять утра спросила Хитер, выбравшись из кровати.

– Потому что она очень, очень устала, – ответила Кэрол. – Иди спать.

Детям было трудно заснуть. Шум разносился по всему бунгало и отпугивал обезьян. Шеп взял жену за руку и еще раз прошептал, чтобы она ничего не боялась, хотя, конечно, и сам не знал, что ее ждет. Едва над горизонтом показались первые лучи красноватого солнца, она захотела ему что-то сказать:

– Шух… шух.

Он прижался ухом к ее губам, но почувствовал лишь вырвавшуюся изо рта волну теплого воздуха и больше не услышал вздоха.

Никакого прощания, ни признаний, ни сенсационных откровений, она просто обмякла в его руках. Это казалось честным. Вероятно, большинство скорбящих у постели умирающего отказались бы от обязанности услышать последние слова. Чтобы потом не пришлось жить годами с тем, что взамен оставила тебе смерть.

* * *

Накер* в Старой Англии покупал немолодых, порой уже дряхлых домашних животных, чтобы отправить их туши на мясо или производство удобрений. Прозвище, конечно, малоприятное, но в те времена это была вполне уважаемая профессия, а по средневековой традиции фамилии происходили от рода деятельности человека: Бейкер, Капентер, Смит. Имя, данное ему при крещении, довольно часто встречающееся в их роду. Шепард Армстронг Накер был наделен качествами, каждое из которых на определенном этапе жизни ему предстояло проявить: внимательность, услужливость, трудолюбие, стойкость, а также умение хоронить.

* Живодер (англ.).

В последующие годы Шеп был верен значению своего имени. Для тех, кто хорошо знал его, не было сюрпризом, что отличный мастер не успокоится и не откажется от любимого ремесла в Последующей жизни на острове и станет потягивать тропические коктейли, нежась под зонтиком на пляже. Его навыки ловко управляться с гаечным ключом и ножовкой были весьма востребованы на Пембе. С восточной щедростью он взялся за один из самых амбициозных проектов – вырыть колодец для жителей общины; на острове остро не хватало пресной воды. Благотворительность – хороший способ для инвестиций. Взамен местные жители показали ему простые и надежные приемы ловли королевского горбыля, рассказали о правилах бао – хитросплетениях, с которыми приходится сталкиваться при покупке земли в Танзании, и размерах взятки для благополучной передачи коробки искусственных слез через таможню.

(Джексон был бы в восторге, узнав, что его система взглядов «Страдальцы-Слюнтяи» применима и к другим континентам. Система Тоа киту кидого была, в Танзании настолько широко применима, что в обществе появилась даже аббревиатура ТКК, означавшая «дай и мне немного».)

Впрочем, его отношения с местным населением были вполне дружескими, Шеп был пришельцем из другого мира, поэтому ему суждено было оставаться чужаком на Пембе, над которым все немного подтрунивают, как когда-то они с Джексоном посмеивались над встречными в Проспект-Парке. Его отношения с соседями менялись в зависимости от его успехов в изучении суахили, но ни одна из сторон не стремилась нарушить существующую теплоту и взаимопонимание. Удивительно, но Пемба был единственным местом из тех, что он посетил в Африке, где никто не суетился и не спешил – дети и мзиис бросали свои вещи прямо на землю и приветствовали его: «Джам-бо! Хабари яко!» – просто потому, что были рады его видеть, а не потому, что хотели получить его часы.

Тяжелая физическая работа вскоре незаметно испарилась, так медленно растекалось картофельное пюре на жирных сливках, оставшееся нетронутым на тарелке Глинис. Однако как бы много ни было работы, Шеп всегда высыпался, сон стал для него основным наслаждением, которое, некогда украденное мезотелиомой, он умел ценить и научился смаковать. К удовольствию спать добавились разговоры, размышления, созерцание и простые радости бытия – счастье ничего не делать и при этом не ощущать скуки – долго принимать душ и не стоять в многочасовых пробках на Уэст-Сайд-хайвей.