Лайонел Шрайвер - Другая жизнь (So Much for That)

– Как только ты вошел, я сразу сказала тебе, что мне не нужно все то дерьмо, которое мы проходим. Это пустая трата их времени и моего.

– Система образования не рассчитана на тех, кто собирается умереть к двадцати годам, – фыркнул Джексон. Ему не следовало этого говорить, но Флика всегда так грубо отзывалась о своих перспективах на будущее, и он часто не мог сдержаться, чтобы не ответить такой же грубостью. Кроме того, боль в паху становилась нестерпимой, лишая его терпения и способности рассуждать здраво. Он постарался взять себя в руки и вернуться к игре. – Перейдем к математике, – произнес он. – «Глубина вагона два фута, длина десять футов, ширина три фута. Сколько бушелей пшеницы поместится в вагон?»

– Мне нужен перерыв, – заявила Флика.

– Не нравится задача? Давай другую: «Партия пшеницы весит 3942 фунта, какова будет ее общая стоимость при цене пятьдесят центов за бушель, за вычетом тары, весящей 1050 фунтов?»

– Что за дерьмо, – поморщилась Флика. – Это математика для неотесанных мужланов с фермы. Им больше ничего не надо знать в этом Канзасе.

– Хорошо, вот вопрос, который вполне актуален и в Нью-Йорке в наши дни: «Каков будет процент прибыли от суммы 512,60 доллара за восемь месяцев и восемнадцать дней при ставке семь процентов?» Начинайте. Можешь взять ручку. А знаешь, если хочешь, я даже разрешу тебе пользоваться калькулятором.

Флика скрестила руки на груди.

– Ты знаешь, что у меня плохо с математикой.

– А как насчет географии? «Перечислите все страны Европы и назовите столицы».

– Хватит, папа, я поняла. Мы все идиоты, а в «стародавние времена» все были гениями.

Но Джексон был настолько увлечен тестом, что не мог оторваться.

– «Расскажите, что вы знаете о нижеперечисленных объектах: Монровия, Одесса, Денвер, Манитоба, Хекла, Юкон, Хуан-Фернандес, Аспинуолл и Ориноко».

Поскольку он с трудом произнес слово «Ориноко» – черт знает, что это вообще такое, – Флика встрепенулась:

– Ты сам не знаешь, что это такое.

Джексон рассмеялся и уже был готов сознаться, что мог ответить на два-три вопроса из всего пятичасового теста, когда в кухню вошла Кэрол.

– Зачем ты пытаешься доказать собственным детям, что они бестолковые?

– Ничего подобного! Я пытаюсь объяснить, что им не хватает образования, а это не одно и то же.

– Готова поспорить, они этого не поняли. – Кэрол взяла у него листок. – Что это? «Общая сумма с округа номер тридцать три 35 ООО долларов. Сколько следует заплатить за семь месяцев за школу при стоимости 50 долларов в месяц плюс 104 доллара на мелкие расходы?» Умоляю тебя. И это в восьмом классе? Кто это решил тебя надуть? Хитер, не пора ли чистить зубы?

– Никаких шуток. Это настоящий тест.

– С чего ты взял? – усмехнулась Кэрол. – Ты веришь всем чатам и всему, что приходит на твой ящик.

– Мы платим достаточно, чтобы наши дети что-то знали. А они настолько изнеженны, что Хитер не может получить даже нормальную отметку. Что обычно написано у нее в табеле? «Выполнено с помарками», «выпилено с посторонней помощью». Там нет даже «не выполнено», «выполнено, но неудовлетворительно». А ты читала новость: учителям теперь запретили использовать ручку красного цвета. Красный слишком агрессивный цвет, поэтому теперь они исправляют ошибки более сдержанным зеленым. Они отменили звонки на уроки и перемены, чтобы сделать обстановку более «доброжелательной». Представь, Хитер вырастет, пойдет работать, и босс отчитает ее за опоздание или поручит какое-нибудь задание, у нее возникнут проблемы, поскольку она его не выполнит, потому что у нее не было настроения. И как она тогда поступит? Спрыгнет с моста?

– Если в твое время порядки в школах были жестокие, дети были настроены друг против друга, – сказала Кэрол, – совсем не значит, что твои дети тоже должны страдать от унижения.

– Но это навязанное мнимое самоуважение – да, у них нет проблем с чувством собственного достоинства, но лишь до тех пор, пока ты собой доволен. Сейчас их убеждают, что они все дары Божьи, они верят в это, словно заколдованные. И я читал статью не в чате, будь уверена, а в «Нью-Йорк таймс», которую ты боготворишь, полагаю, ты еще в ней не разочаровалась. Они проводили опрос среди корейских и американских детей, считают ли они себя хорошо знающими математику; тридцать девять процентов американцев ответили, что знают ее великолепно. Только шесть процентов корейских школьников сказали, что знают ее нормально, а остальные признались, что совсем не знают. Но если посмотреть на результаты их тестов, выясняется, что корейские дети на несколько шагов впереди американских. Ученики в этой стране не страдают манией величия.

– Поэтому ты решил заставить наших детей стыдиться самих себя, что, кстати, не заставит их лучше учиться.

Лишь быстрые, нервные движения Кэрол говорили о том, что она не в себе от бешенства. Она с грохотом запихивала тарелки в посудомоечную машину, всем своим видом демонстрируя, что с большим удовольствием расколотила бы их о пол.

– Эй, чоризо с нутом удалось на славу.

– Пожалуйста, не пытайся меня умаслить. Флика, ты сделала домашнюю работу по математике?

Старшая дочь не решилась повторить «мне-не-надо-делать-эту-дурацкую-математику-потому-что-я-скоро-умру», зная, что на мать это не действует.

– Я… закончила, – мрачно сказала она. К счастью для Флики, голова матери была занята другими проблемами.

– Как Глинис? – равнодушно спросила Кэрол, словно ее это и не очень волновало.

– Немного лучше. Переживает, что пришлось выписаться раньше положенного, поскольку страховая компания настаивала. Впрочем, ты все знаешь, раз видела ее вчера.

– Ее все еще мучают боли. Я тоже считаю, что ей было лучше еще немного полежать в клинике. Представляю, сколько ты пичкал ее своими реакционными правыми взглядами.

– Мои политические взгляды вовсе не правые. И Глинис не могла сказать, что я ее «пичкал». Она зла на весь мир, для нее в радость поговорить с человеком, настроенным как и она.

– Джексон, ты отлично понимаешь, что такое поведение неуместно.

Джексон терпеть не мог слово неуместно, используемое в наши дни повсеместно, чтобы пристыдить людей и заставить их почувствовать себя ничтожествами. Хочется сразу проверить, чистое ли у тебя белье. В значении слова был скрытый подтекст, некая умышленная неопределенность, словно ты сделал что-то настолько отвратительное, что об этом неприлично говорить вслух. Оно заставляло посмотреть на простое действие сквозь спектр моральных норм. Беспрестанное апеллирование словом неуместно придавало легкий гламурный блеск тому, что на самом деле было не чем иным, как регрессивным конформизмом. Употреблять это наречие особенно любили параноики, которые не упускали возможность предать позору педофилов, подвергнуть репрессиям любое проявление сексуальности и пропагандировать среди детей свои чопорные викторианские взгляды. Ему было неприятно, что это слово употребляет его собственная жена, так же как было бы неприятно, если бы она вернулась после посещения общественного бассейна с бородавками по всему телу.