Лайонел Шрайвер - Другая жизнь (So Much for That)

Склонившись, Шеп слегка коснулся губами лба старика; кожа была теплой. Он взял стул и поставил рядом с кроватью. Шеп просидел на своем посту около получаса, прислушиваясь к тяжелому дыханию и иногда накрывая морщинистую руку своей ладонью. При этом он испытывал счастье просто оттого, что был здесь, состояние, которое он ждал от Последующей жизни. То, что Глинис называла «ничегонеделание», запахи, звуки, незначительные доказательства присутствия рядом живого существа, покой, что, возможно, самое важное на свете. Шеп не был уверен, что отец ощущает его присутствие, но не волновался. Это было наивысшее проявление родства душ, которое он всегда испытывал рядом с Глинис: возможность спокойно молчать и чувствовать себя при этом естественно и комфортно.

Шеп вел машину по Форест-стрит; неудивительно, что, приехав в Нью-Йорк, он чувствовал себя провинциалом, не способным назвать столицу Германии и даже правильно написать слово «Форест». Он смутился, увидев двухэтажный дом в георгианском стиле, с коричневой черепичной крышей, опоясанный огромной верандой. В душе появилось ощущение тепла и уюта, с примесью тоски, так бывает, если в банку с золотой краской добавить немного зеленой, и в результате получается тошнотворный оттенок, которому нет названия. Волна воспоминаний разбилась о картину неизбежной реальности. Дом обветшал. Балки крыльца прогнили, крыша требовала ремонта. Однако это было все еще достаточно крепкое строение 1912 года, с причудливой башенкой справа, возвышающейся на три этажа. Его комната была на самом верху. В маленькой круглой комнате было сложно расставить мебель, но мальчика это не беспокоило. Для него большую ценность имела спиральная лестница и волшебное ощущение, что живешь на верхушке дерева, поскольку ветки всегда с шумом бились о выпуклое окно. Уверенный, что живет в центре вселенной, он даже не замечал, что на самом деле поселился в самом отдаленном уголке мира.

Берил помахала ему с крыльца. На ней был вязаный, шоколадного цвета свитер, слишком свободный, какой-то бесформенный и при этом не скрывающий лифчик неожиданного розового цвета. В глаза бросились обрезанные до колена джинсы, совсем не подходящая одежда для ее фигуры. Давно прошли те времена, когда можно было обойтись одними шортами, и местные девочки надевали их, как только температура поднималась выше шестидесяти градусов. Шеп совсем не хотел, даже про себя, называть сестру толстой как кадушка.

– Шепардо! Какое счастье, что ты здесь! – Она заключила его в объятия. – Ты не представляешь… Мне было так одиноко. Боже, как приятно услышать бум-бум-бум на лестнице! Я глаз не сомкнула. Даже думать боюсь, что могло произойти, не будь меня дома.

– Да, нам повезло.

Он вошел и поставил сумку. Берил непрерывно болтала о том, что «сделала все, что смогла», «измучилась» и «находится в крайней растерянности», – для пущего эффекта запускала руки в темные кудрявые волосы и трясла головой – и настаивала, что «ей необходимо расслабиться». Он не мог понять, что ей пришлось сделать еще, кроме как вызвать скорую и убедиться, что отца примут в больницу, но ему не следовало быть неблагодарным.

Шеп оглядел лестницу, ведущую наверх, и стал подниматься.

– Ой, тебе лучше занять мою комнату! – воскликнула Берил. – В твоей живу я.

Он остановился.

– Почему?

– Знаешь, мне всегда нравилась твоя комната. Она самая классная; потом, я здесь живу, а ты приехал в гости, так?

Он подавил возникшую было досаду, вспомнив давние обиды, когда Берил пришлось в восемнадцать лет уехать с братом в Нью-Йорк, и эта боль время от времени терзала душу, как старый ревматизм перед дождем.

Вернувшись на первый этаж, Шеп убедился, что сестра полностью захватила дом отца. Эксцентричные вещицы из квартиры на Девятнадцатой улице были распиханы по всем углам, заполнив некогда свободное пространство гостиной. Журналы и фотографии были разбросаны повсюду, словно собачьи кучки. Портативный компьютер занимал почетное место на обеденном столе, окруженный кипами листов. Букет засохшего бутеня в баночке из-под майонеза подтверждал, что отец страдал сенной лихорадкой.

– Папу видел?

– Только видел. – Шеп сел на диван. – Он еще спал. Медсестра сказала, что операцию он перенес неплохо.

– Знаю, знаю. Я звонила каждые полчаса.

Должно быть, сестра звонила в больницу так же часто, как Амелия матери.

– Слушай, здесь нет чего-нибудь выпить? Я совершенно вымотался.

– Э, да… Думаю, что-нибудь найду.

Берил удалилась на кухню и вскоре вернулась с полупустой бутылкой дешевого вина от Галло. Она налила в стакан не больше пары глотков. Шеп понял намек. Ему пришлось зайти к соседке Нэнси, узнать, сможет ли его больная раком жена обратиться к ней в случае необходимости, например попросить приготовить завтрак, изучил информацию на сайте общества пенсионеров Нью-Хэмпшира, чтобы подготовиться к дальнейшим действиям, восемь часов вел машину до Новой Англии по загруженным дорогам, так что стоило подумать захватить с собой пару бутылок вина (и не такого), упаковку пива и целую сумку любимых Берил чипсов «Доритом кул ранч».

– Итак, куда пойдем ужинать? – спросила Берил. – Кафе «Мунбим»? «Истен Депо»?

«Мунбим» находился в Горэме, который он проезжал по дороге к отцу, и для того, чтобы туда добраться, придется воздержаться от выпивки, что в его настроении было невозможно. «Истен Депо» было популярным местом, где люди в основном отмечали годовщины свадеб и дни рождения, а Шеп не мог себе позволить шиковать.

– Почему бы просто не прогуляться до «Блэк Бэа»? Берил наморщила нос:

– Там только мясо. Я опять вернулась к вегетарианству.

– С каких это пор?

– С тех пор, как отведала лазанью у тебя дома. После нее мне было невыносимо плохо.

Плохо ей стало потому, что она не смогла добиться своего.

– Спасибо.

– Не принимай это на свой счет.

– А почему бы нам не поесть дома? Я могу добежать до винного магазина на Плезант-стрит, на большее я не способен.

Он еще заплатит за то, что лишил ее ужина в ресторане. Шеп уже привык к тому, что за все должен платить он.

– Умираю с голоду, – заявил Шеп, выставляя бутылки на стол.

– Ты не похож на голодающего, – сказала Берил, оглядывая его живот.

– Приходится кормить Глинис как можно сытнее, поэтому и сам ем.

– Ох, прости, из-за всех этих проблем с папой я совсем забыла спросить! – Берил оторвалась от плиты и посмотрела на него с выражением озабоченности на лице. – Как она?

Шеп знал этот взгляд. Узнавал интонации – медлительность, любопытство, отстраненность – легкоразличимое сомнение, которое он неоднократно слышал в голосах многих знакомых последние месяцы. Легкое безразличие, наигранно сдвинутые брови, надежда на то, что ответ не будет слишком неприятным, а главное, не слишком подробным.