Лайонел Шрайвер - Другая жизнь (So Much for That)

– Знаешь, что меня окончательно добивает? – сказала она, даже не взглянув на остывающий ужин. – То, какой реакции ждут от меня люди, как слушают, что я отвечу. Будто я посвящена в Большую Тайну, словно произошло озарение, небеса разверзлись и мне было даровано откровение свыше. Черт, в придачу ко всему, к химии, томографии, дренажной трубке, я еще должна умереть для всех. Черт, это вопиюще! Возмутительно! Просто отвратительно требовать от одного человека, которому и так дерьмово, ответа на вопрос: в чем смысл жизни? Что в тебе изменилось? Как все сущее выглядит оттуда? Теперь, когда ты уже видела свет в конце тоннеля, расскажи нам, что же на самом деле важно. Боже, я больной человек, а не учитель в ашраме. Все, как и моя мать, чего-то ждут от меня. И, не получив желаемого, обижаются и чувствуют себя разочарованными. Я становлюсь неадекватной, потому что с трудом доползаю до ванной, чтобы сделать клизму, глотаю по пятьдесят таблеток в час и при этом еще должна декламировать Библию Гутенберга.

Она была близка к тому, чтобы начать обсуждать их разговор с Петрой.

– Я понимаю, как это тяжело, – сказал он. – Но я понимаю и людей, которые ждут, что ты откроешь им что-то новое. Как человек познавший… что-то для них неизведанное.

– Пусть идут за спасением душ в другое место. Церковь Глинис Накер закрыта на реставрацию. – Она наконец откусила кусочек. – Что ты сделал с рисом? – спросила она раздраженно. В этот момент на экране жизнерадостная девушка разбила яйцо и добавила его в мясной тартар, пошутив по поводу сальмонеллы.

– Приготовил его на курином бульоне. Решил, что так он будет более питательным. – Идею заменить воду бульоном он подслушал на кулинарном канале.

– Вкус отвратительный. Мне не нравится. – Она оттолкнула тарелку. – Я больше люблю обычный.

– Хорошо, – сказал он. – Тогда сейчас приготовлю обычный.

Еда на его тарелке осталась остывать. Спустившись вниз, он переложил отвергнутый рис обратно в кастрюлю. Снова приготовил рис. Дал ему несколько минут «отдохнуть», как было и написано в книге «Радости кулинарии». Положил сверху несколько кусочков масла – половину пачки или даже больше – и перемешал все вилкой. Подогрел тарелку в микроволновке и вернулся в спальню.

Она подцепила вилкой немного риса, отправила в рот и долго пережевывала. Больше она не проглотила ни рисинки. Такое поведение было в порядке вещей. Недавно она потребовала приготовить весьма необычное и незнакомое блюдо, о котором якобы так давно мечтала, что ничего другого не хочет. Он всегда исполнял ее желания. Последним была китайская кунжутная лапша непременно из «Эмпайр Сычуань» в Манхэттене. Для того чтобы выполнить ее просьбу, он два часа простоял в пробках, когда после работы заезжал в ресторан. Тогда она тоже съела самую малость. Шепу казалось, он ее понимает. Чем больше отвращения вызывал процесс поглощения пищи, тем больше удовольствие доставляли мысли о еде.

– Ты считаешь, что я не права, верно? – сказала Глинис, во второй раз отодвинув тарелку на самый дальний край подноса.

– В чем?

– Ты знаешь, – усмехнулась она. – Я должна быть милосердной. Ко всему относиться философски. По-доброму. Быть любящей, великодушной и храброй. Думаешь, мне не хватает тренировки? Я как та девочка из «Хижины дяди Тома». Как ее звали? Нел. Самоотверженная… вот дрянь.

– Никто не просит тебя вести себя каким-то особым образом.

– Чушь! Ты думаешь, я ничего не знаю, а я знаю. О чем ты думаешь. О чем и Петра. Что все думают, когда вообще вспоминают обо мне, – она закашлялась, – если вообще вспоминают. В довершение всех мучений я еще должна болеть раком достойно.

– Просто жить – это уже означает переносить рак достойно.

– Что за чушь ты несешь! Абсурд! Еще одна глупость. Чувствуя себя словно в западне, будто моя фамилия входит в десятку хит-парада, как дуэт Карпентеров. Вспомни Петру. Мы всегда спорили, а сейчас все по-другому, просто бальзам на сердце. Я могу сказать все, что угодно. Твои работы отвратительные. Ты не художник, а ремесленник от искусства. Она готова стерпеть. Кем люди меня считают?

– Больным человеком. Не ты к ним, а они должны быть к тебе добрее. Милосерднее, как ты говоришь.

– Добрее? Что же хорошего в том, что ко мне относятся как злой королеве, которая отрубит голову каждому, кто не признает, что она – сама справедливость. А ты поступаешь хуже всех. Ты никогда на меня не злишься! Никогда мне не возражаешь! Я могу орать и ругаться, как Линда Блэр, изрыгать зеленый гной, и все, что я слышу в ответ: «Какой прекрасный зеленый гной, Глинис, подожди, сейчас я все быстренько приберу и поправлю тебе подушки». Ты бесконечно вежлив и мил. Меня уже тошнит от этого. От всей вашей доброты я чувствую себя больше чем больной. Ты всегда был слабак. Но сейчас ты из червя превращаешься в ничтожную личинку.

На последнем слове она хлопнула ладонями по подносу с такой силой, что вазочка с ветками перевернулась и разбилась. Вода залила еду на тарелке и постельное белье. Шеп отставил все в сторону. Поднявшись, он собрал осколки, разлетевшиеся по кровати, затем нагнулся и подобрал несколько самых крупных с ковра.

– Принесу тебе чистое постельное белье, – произнес он.

– Посмотри же на себя! Ты готов ползать на коленях! Что происходит? Почему ты не скажешь мне: «Глинис, ты глупая стерва»? Почему не крикнешь: «Глинис, убирай все сама»?

Я только что назвала тебя червяком! И что слышу в ответ? «Принесу тебе чистое белье». Нет, ты даже не червяк, не личинка, ты – амеба! Он взял поднос.

– Глинис, ты просто устала.

– Устала, я вечно уставшая. И что?

Рис рассыпался по простыне. А ведь он только два дня назад перестелил постель. Придется опять стирать.

– Не понимаю, чего ты от меня хочешь?

– Вот об этом я и говорю! Все происходит так, как я хочу. А ты сам уже больше ничего не хочешь? Ты не существуешь! Тебя здесь нет. Ты на посылках. Может, заменим тебя японским роботом?

– Глинис, почему ты стараешься меня обидеть?

– Господи, слава богу. Первая попытка защититься. Пусть и крошечная. Малюсенькая, как крупинка. – Она принялась разбрасывать рис по простыне, но быстро устала. Рисинки остались у нее на руках. – Что же до твоего вопроса, я буду тебя обижать, потому что ты единственный человек, на которого я могу поднять руку. Заодно и проверю, способен ли ты чувствовать боль.

– Я способен на многие чувства, Глинис. – Он еще мог сдерживаться. Она старалась избегать определенных тем – будущего, вернее, того, что у нее почти нет будущего, – но он всегда понимал, что она хочет сказать. Возможно, и она понимает его, несмотря на желание что-то скрыть.

– Спрашиваешь, чего я хочу? – Она ухмыльнулась. – Я хочу, чтобы рядом был кто-то, кто хочет. Ты даже перестал со мной трахаться.