Володя Злобин - Финики

- Ааа!

Кураж - бить сильную жертву ногами, не пинать, а с силой опускать ноги на потрескивающий статическим электричеством череп. Слава, опершись на наши плечи, танцует на оккупанте казацкий гопак. Шут пинает его по животу, убивая внутренности. В отчаянном порыве мужчина пытается залезть в иллюминатор детской ракеты и застревает там, подставив нам и небесам свою филейную часть. Из ракеты доносятся его визгливые крики, и тогда Славин нож, не одарив сумерки сверканием стали, с силой вонзился в седалище нечестивцы. Весь этот каламбур занял десяток секунд, по истечению которых до нас доходит, что кавказец вопит, как баба на распродаже, как разгневанный осел, как вол, понявший, что его кастрировали, как сжигаемый на костре еретик или религиозный фанатик, доказывающий существование Бога.

Кавказец, незнакомый со словами Гагарина, вопит из нутра ракеты:

- Аа-а-а-а-аа!!! Спасите! Убивают! УБИ-ВАЮТ! СПАСИТЕ! УБИВАЮТ! СПАСИТЕ!!!

Где та хвалёная гордость? Где горский дух? Где самодовольная улыбка завоевателя и покорителя униженной русни? Куда делось всё это? Куда? Выскользнуло и ползает во тьме? Улетело? Нет, под ногами парней, которым ещё нет и двадцати, тонким петушиным фальцетом орёт человеческий мешок с навозом. Он побеждён, всё что было в нём человеческого, растаскано молодыми, злыми русскими и та же злоба заставляет Славин нож вновь и вновь втыкаться в бёдра, в задницу, в почки всхлипывающего инородца. Час назад это тело считало себя королём, самцом, доминирующим над местными аборигенами. Минуту назад мы засунули его в мясорубку нашей воли и, выдавив из кавказца всякое подобие духа, накрутили из него обычный человеческий фарш.

Куда там Ницше с его метаморфозами человеческого духа.

Протяжный женский крик, гирлянда зажёгшихся в доме окон. Кто-то, свесившись с балкона, орёт, что повесит нас. Приближается лай мужских голосов, заставляющий нас сорваться с места и увеличить потенциальный срок криками:

- Слава Руси! - это орет Шут, а Слава по старинке, - Слава России!

Я никогда так не кричу, так как не вижу в этом ничего, что прославило бы страну. Это только личностный рост, проверка самого себя: "Что ты можешь знать о себе, если ты никогда не дрался?" Мы мыслим так: "Что ты можешь знать о себе, если никогда не совершал нападения на врага?"

Улица гремит от быстрого бега, страх отступает, будто ты не совершил никакого разбоя. Правда, у кавказца не было ничего, кроме растерянных понтов и мы, пошарив по карманам, ушли с чистыми руками. Всего-то каких-то сто метров отделяет тебя от застрявшего в детской ракете тела, из задницы которого, как свечка из юбилейного торта, торчит дешевый нож. Всего-то сто метров с места преступления, а ты уже покоен, как мир перед первым днём творения. Выбежав из-под сени домов к трассе, ведущей в центр города, мы уже успокоились. Шут хохочет:

- Ну вот, а ты боялся. Сегодня мы сделали космонавтом одного неандертальца!

- Пойдемте быстрее, - отвечаю я, - слышали же голоса, нас там ищут!

- Чё, боишься ситуации Ромпер-Стомпера?

Слава в ярости оборачивается:

- Никогда не шути про Ромпер-Стомпер! Никогда! Сколько можно тебе об этом говорить!

Наблюдая за искрой разговора я, как затихший кролик, смотрел, как из-под колен присевших, как гопники, девятиэтажек, выруливает машина. Из тьмы, как ладья, царственно выплывает джип, окружённый сиянием фар. Они режут по глазам, и могучий бампер автомобиля почти сбил бы меня, не отпрыгни я в сторону. Двери машины голодно хлопают и из неё выпрыгивают воровские русские держиморды:

- Бля, стоять на хуй, вы нашего братана порезали!

Врожденным инстинктом мы бросаемся в три разные стороны. Краем глаза я вижу, как проносится бита над головой Славы, как Шут увлекает за собой сразу двух бугаев, в руках которых куски арматуры, как за мной протягивается длинная, загребающая рука, жаждущая схватить меня за шкирку. Ноги выносят меня на трассу так быстро, словно на них надеты сапоги-скороходы. В этот момент я хочу чувствовать себя Маленьким Муком. Крик за спиной ошпаривает кипятком:

- Стой, сука! Стреляю!

Выстрел рвет плеву ночного воздуха, а затем звучит ещё один, где-то в стороне и я понимаю: палят в моих друзей. Я продолжаю бежать по абсолютно пустой трассе, которая будет тянуться посреди промышленной зоны к центру города ещё несколько километров. По сторонам нет жилья, только кусты. Молнией в мозгу проскальзывает теорема: четыре колеса всегда быстрее двух ног.

- Сука, ща пальну!

Но выстрела не последовало. В тяжелых ботинках бухая по дороге, с нервным истерическим смешком я вспоминаю, с какой мукой пробегал двухкилометровый школьный кросс. Преодолев стометровку в темноте меньше, чем за десять секунд, я отчётливо понял: "Фраза "не могу" на сто процентов состоит из слов: "не хочу". В этот момент я готов поменяться с солдатом идущим первым в атаку по узкой горной тропе, включиться и выиграть марафонский кросс, стать овощем, лишь бы не чувствовать того, что тебя вот-вот схватят и, хорошенько избив, отволокут в ментовку. Хочется загрузить предыдущее сохранение и начать всё заново! Но жизнь не игра, здесь даётся всего одна попытка. Какими ничтожными сразу кажутся все твои проблемы! Лучший психоаналитик - это бег по пересеченной местности от бандитов, жаждущих тебя убить.

- Ааа!

Оглядываюсь назад к затухающим крикам: слышу, как заводят машину. Луна решила спасти беглецов и спряталась за тучи, поэтому бандиты матерятся и в спешке едут за мной. Догонят, будь ты хоть самим Усэйном Болтом. Но я не хочу быть негром, и сходу, подобно пловцу, рыбкой ныряю вбок, в весенние заросли, делаю невообразимый кувырок, из зависти к которому удавился бы Ван Дам, и замираю на две оврага. В руке поднятый с земли кирпич и желание драться загнанной в угол мыши.

Дыхание вырывает лёгкие, но я заставляю себя стать мёртвым. В мозгу идет соревнование мнений: если они заметили, как я прыгнул в кусты, то они остановятся и убьют меня. Бежать некуда, так как заросли оканчиваются длинной заводской стеной. Надо не быть половинчатым человеком, принять только одно единственно-верное решение: бежать или остаться? Я выбрал третий вариант - подороже продать свою жизнь.

Медленно, как улитка, по дороге катит джип. Желтые глаза фар простреливают темноту кустов. Я молю, чтобы в них не осталось прорехи от моего тела. Молю, что у этих накаченных упырей было как можно меньше мозгов. Гудение мотора приближается сразу за жёлтой пеленой, высвечивающей, как рентген, молодую, еще как следует не оперившуюся весеннюю листву. Внутри остается лишь чистое кастанедовское сознание, где нет никакой примеси страха, так чувствуешь себя, когда тебя окончательно припёрли к стенке, и бежать дальше просто некуда. Чуть ли не впервые в жизни, я - готов драться в одиночку.