Юнас Бенгтсон - Субмарина

Три недели, и ты привыкаешь.

Карстен ждет на скамейке перед Глиптотекой. Так мы договорились. Карстен старше меня на десять лет, сидит на героине с четырнадцати.

Даю ему двенадцать упаковок. Я положил их в коробку из-под компакт-диска «Три тенора в Лейпциге».

Карстен сует коробку во внутренний карман. Угощаю его сигаретой, курим. Два старых друга, любителя оперы, на лавочке перед Глиптотекой. Он сухо кашляет, прикрывшись рукой. Затем говорит:

— У меня есть друг, так? Хеннинг.

— Ну?

— Он нормальный парень, давно его знаю, лет шесть-семь или что-то вроде того.

— Так.

— И когда я ему рассказал, что работаю на тебя, он жутко заинтересовался.

— Он надежный?

— Я давно его знаю…

— Приходи с ним в двенадцать.

Карстен поднимает большой палец и встает, направляясь к Истедгаде. К церкви, к шлюхам.

Через десять минут я встречаюсь с Джимми. На Старой площади, у фонтана. И ему я даю коробку от диска. Он в хорошем настроении. Говорит, познакомился с новой девушкой. В баре работает, у нее большая толстая задница. Огромная задница. И она готовит. Джимми смеется. Я спрашиваю, не знает ли он Хеннинга, друга Карстена? Он качает головой.

Я покупаю две рубашки. Магазин только открылся, продавец стоит у кассы, засовывает диск в магнитофон с таким видом, словно сейчас свалится и уснет. Потом еду домой, готовлю новую порцию. Надо успеть до двенадцати. Я всегда с трудом успеваю на автобусе. Но тощий парень, ловящий такси, слишком сильно смахивает на наркодилера.

Карстен ждет на скамейке. Отдает мне конверт, тот топорщится от купюр.

Спрашивает, не передумал ли я насчет Хеннинга. Киваю. Обходим Глиптотеку, Хеннинг стоит, потирая красные руки. Моих лет, грязная замшевая куртка, впалые щеки. Когда Карстен о нем рассказал, я подумал: как в плохом кино. Я подумал: стукач, диктофон в сапоге. Но парень, стоящий напротив, — настоящий джанки.

Задувы и признаки гепатита.

— Карстен говорит, ты хочешь раскидывать?

— Спрашиваешь, конечно хочу.

— Карстен говорит, тебе можно верить.

— Можно.

— Надеюсь, Карстен прав.

Протягиваю им по диску.

«Три тенора в Лейпциге».

«Три тенора в Мюнхене, Рождественский концерт».

Последний достается Хеннингу.

— Увидимся на этом месте ровно в три. Не без четверти и не четверть четвертого.

Снова встречаюсь с Джимми, на этот раз в парке Орстед. Снова обмениваемся дисками. Он говорит, что поспрашивал о Хеннинге, не знает ли кто. Знают. И говорят разное. Одни — что он нормальный пацан. Другие — что на него нельзя полагаться.

— Жульничает?

— Люди скажут все, что угодно, лишь бы самим получить работу. Такова жизнь. Испытай его.

Мы в задумчивости стоим, глядя на уток, затем расходимся.

Захожу в утренний магазин, обмениваю брюки и покупаю черную рубашку. Черная рубашка всегда пригодится. На выходе я думаю, что нелишнее теперь и утюг купить. Иду в кино, фильм о летчике-истребителе, который сбил самолет своего лучшего друга, из-за того что его ослепило солнце.

Мы с Карстеном снова на скамейке у Глиптотеки. В десять минут четвертого Хеннинга все еще нет. Когда Карстен нервничает, он зевает, дергает мочку уха, чешет руку. Он поручился за парня и теперь нервничает. Давай прогуляемся, предлагаю я.

Карстен снова говорит, что Хеннинг придет. Обязательно придет. Я встаю, и он за мной. Если Хеннинга взяли, здесь не стоит оставаться.

Мы обходим Глиптотеку. Карстен рассказывает мне о героине. Истории о героине. Он много их знает.

О том, что в восьмидесятые доза стоила столько же, сколько девочка на Скельбэкгаде. И цены совпадали в течение многих лет. Росла цена на джанк, росла цена на девочек. Им нужно было обслужить всего трех клиентов в день. Дневная, вечерняя и утренняя доза, так все и шло. Если у какой-нибудь имелся мужик, она брала дополнительно одного-двух клиентов. Это было еще до того, как дилеры разобрались, что они здесь главные. Что цену можно и поднять. Что девочкам придется всего лишь поработать побольше. Рынок продавца…

Он виновато на меня смотрит:

— Послушай, я…

— Все нормально.

Он смеется над собой, я смеюсь вместе с ним. Теперь я дилер. Нет места высоким чувствам. Называй вещи своими именами.

— Ты знаешь, где найти Хеннинга? Если его, конечно, не забрали?

— У него есть девушка, но… Можем попробовать к ней наведаться. Но у них то так, то сяк… Вряд ли она нам обрадуется.

— А меня очень волнует, обрадуется она или нет.

Если только Хеннинг не курит сейчас в полицейском участке любезно предложенную следователем сигарету, попутно описывая мои волосы, штаны и ботинки, то он шляется по городу с десятью моими дозами. Я зол, сам на себя зол. Вообразил себя хозяином мира.

Обойдя Глиптотеку два раза, мы вдруг увидели Хеннинга на скамейке. Он быстро и громко заговорил:

— Прости, чувак. Потерял три чека. Пересчитал деньги, понимаешь, все прикинул, прикинул в уме. Похоже, три чека улетело. Из кармана выпали.

— Выпали из кармана?

— Просто не понимаю, куда они могли деться. Может, меня кто развел, но…

— Давай оставшиеся деньги.

Он вынимает пачку денег из куртки, протягивает мне.

— В коробку надо было положить.

— В какую?..

— Три тенора! От диска, идиот.

Он вынимает из кармана коробку и собирается засунуть туда деньги. Я отбираю у него все, бросаю в пакет с купленной одеждой.

Он ломает руки.

— Остальное ты продал?

— Да. Да, хороший товар, он сам себя продает. Шикарно, черт, ты бы видел, как все разлетелось. Мне б машины продавать.

— Давай-ка притормози.

Не то чтобы кто-нибудь остановился или косо посмотрел, но я стою у Глиптотеки с двумя пацанами. Не надо быть криминалистом или медиком, чтобы понять: эти ребята — наркозависимые.

Сажусь на скамейку, рукой похлопываю по сиденью рядом. Хеннинг садится и, похоже, собирается продолжить. Я поднимаю руку:

— Ты потерял три чека, три моих чека?

— Да, я потерял, я ж говорю, не понимаю как. Потому я и опоздал. Все обыскал. Думал, где обронил, может.

— Слушай сюда. Даю тебе еще один шанс. Завтра. Если ты меня подведешь, если мне покажется, что ты меня дуришь, я наведаюсь к твоей подружке с пятью здоровенными гамбийцами. И они ее будут юзать, пока я не получу свои деньги. И поверь, я за ее жизнь не дам и ломаного гроша. Когда вернешься домой, найдешь там только кровь, зубы и волосы. Понял?

Меня будит какой-то незнакомый звук в квартире. Первое, что приходит в голову, — ограбление. Сразу думаю о героине. О моем славном героине, кто-то вломился, кто-то хочет им завладеть. Они его учуяли. Знают сколько. У джанки носы лучше, чем у собак, они знают, сколько его у меня. Они ходили под окнами и принюхивались, а теперь стоят в моей кухне. Я оглядываю спальню. У настоящего дилера была бы бейсбольная бита, нож, пистолет. Что-нибудь острое. Беру с тумбочки лампу, выдергиваю шнур из розетки, поднимаю над головой и медленно открываю дверь.