Майкл Тернер - Порнографическая поэма

— Ни одной, конечно.

— Так что же на самом деле случилось с мисс Синглтон?

Примерно месяц спустя Нетти внезапно нагрянула ко мне домой.

— Угадай, кого я сегодня видела? — спросила она с заговорщическим видом.

— Мистера Джинджелла?

— Нет.

Оказалось, мисс Синглтон и мистера Маккинни.

— Невозможно! — воскликнул я.

— Тем не менее это так, — ответила Нетти.

Очевидно, мисс Синглтон чувствовала дружеское расположение к Нетти, потому что рассказала ей, что они с Джоном недавно купили дом в Китсилано. Но по-настоящему радостной новостью было то, что наши пленки пришли из кодаковской лаборатории. Мисс Синглтон дала Нетти свой телефон и попросила сообщить остальному классу, что мы можем продолжить занятия нашей литературно-кинематографической группы в их новом доме — ведь вовсе не обязательно, чтобы они проходили именно в школе.

— Прекрасно! — произнес я. — Я играю.

Но когда она рассказала о предложении мисс Синглтон другим нашим одноклассникам, их реакция оказалась прямо противоположной. Никто из них не мог понять, с какой стати им участвовать в каких-то занятиях, которые не пойдут в зачет при выдаче аттестата, — особенно Марги Скотт, которая даже взялась проводить контркампанию, основанную в основном на обывательской боязни иностранцев и посещений неизвестных домов. Один только Алистер Чень, казалось, заинтересовался предложением мисс Синглтон, но он не мог принять участие в занятиях, поскольку должен был работать в лавке своего отца все свободное от занятий в школе время.

Таким образом, из группы остались только я да Нетти. Что оказалось совсем неплохо, потому что одноклассники начинали меня раздражать. Не знаю, смог бы я выдержать мудацкие замашки Марги Скотт. Она флиртовала со Стинсоном, и в какой-то момент они стали вести себя как парочка новобрачных или нечто вроде этого. Это было прямо как в «Ryan’s Daughter». Весьма грубо. Мы же с Нетти теперь каждую субботу говорили домашним, что отправляемся в Керрисдейл смотреть футбол, а сами выходили в условленное место на дорогу, где нас ждал в машине Джон Маккинни. Он отвозил нас к себе домой, где мы с Пенни работали над нашими фильмами. Так продолжалось достаточно долго.

— Почему вы не рассказывали об этом дома?

— Мы боялись, что нам запретят.

— Почему они должны были запретить вам?

— Не знаю. Думаю, мать Нетти вполне могла так поступить. Держать наши поездки в секрете предложила Нетти. У нее вообще было много секретов от матери.

С Джоном и Пенни всегда было очень весело. Совсем как в тот день, когда Пенни впервые привела Джона в наш класс. Они были отличной командой, эти двое. Всегда шутили и паясничали. Как мы с Нетти.

Но не только постоянное шутовство делало их такими великолепными в наших глазах. Скорее это был способ общения с нами: они относились к нам как к взрослым, как к самим себе. Казалось, им было действительно интересно знать наши мысли, мнения о разных вещах. Они поощряли нас развернуто говорить о том, о чем мы никогда не осмелились бы говорить дома. И говорили сами. То есть мы могли спрашивать их о чем угодно, и они рассказывали нам обо всем, о чем мы хотели знать.

Сначала это казалось немного слишком. Обычно в какой-то момент я давал ход назад. Но Нетти была более отважным исследователем. Однажды, например, она задала им вопрос о контроле рождаемости. Я почувствовал, что мое лицо заливает краска стыда. Очень странное ощущение. Мне определенно хотелось заткнуть уши. Когда я сказал об этом Пенни и Джону, они ответили, что это вполне естественная реакция: когда мы слышим вещи, по отношению к которым испытываем неудобство, это вызывает в душе импульсы, проявляющиеся порой в очень необычных формах. Но в данном случае стыдиться совершенно нечего. Стыд, который я испытываю, слыша о контроле рождаемости, — часть условного рефлекса, создаваемого в нас обществом. Чтобы освободиться от этой гипнотической установки, надо исследовать свои чувства, разломать их на составляющие и попытаться выделить, что же конкретно заставляет нас бояться знания. Или что-то в этом роде. Как бы то ни было, я всегда начинал чувствовать себя намного лучше после их объяснений. Через некоторое время даже самые рискованные вопросы Нетти уже не смущали меня. И это существенно помогало мне отвечать на вопросы, которые задавали Джон и Пенни.

Мы рассказывали им обо всем. В основном о школе — о школьных товарищах, учителях, программе, книгах, которые мы проходили, и наших сочинениях. Мы также много рассказывали о своей домашней жизни. Об отношениях с родителями. О моей младшей сестре, старшем брате Нетти. О том, как мы иногда с ними воюем. О том, как однажды брат Нетти побил ее за то, что она подглядывала за ним, когда он был в своей комнате. Мы также много говорили о сексе. В этой связи и всплыло имя мистера Джинджелла.

Это произошло в третью или четвертую субботу наших еженедельных занятий, после того как мы с Нетти закончили монтаж своих фильмов. За ленчем — Джон приготовил картофельную запеканку с бараниной — Пенни показывала нам фильм, который они с Джоном отсняли в Греции. В самый разгар рассказа о росписи аттической вазы Нетти прервала ее и повернула разговор к случаю мистера Джинджелла и Тимми Уэйта. Джон и Пенни не терпели, когда перебивают. Это было, вероятно, единственное правило, которое они очень строго соблюдали в общении. И единственное прегрешение, за которое они сердились на нас. Но на этот раз Пенни выключила проектор и стала внимательно слушать Нетти. Джон вышел из кухни и застыл у двери, также заинтересованно слушая. Когда Нетти сказала все, что хотела, Пенни посмотрела на Джона. Джон, который часто объяснялся забавными немыми жестами, выразительно пожал плечами в ответ.

Пенни набрала в легкие побольше воздуха и рассказала нам, почему был уволен мистер Джинджелл. Она озвучила официальную причину его увольнения.

По ее словам, мистера Джинджелла уволили за то, что он нарушал учебный план. Все очень просто. Вот в общем-то и все, что она сказал нам по этому вопросу. В ходе своего рассказа Пенни часто переходила от повествования к вопросам. Казалось, она хотела как можно больше выспросить, что нам известно об обвинении мистера Джинджелла в совращении детей. Она заставила нас рассказать все, что мы знали. Абсолютно все — все слухи, умозаключения, мнения, выводы и т. д. В конце концов мы спросили, почему это ее так интересует.

— Потому что я не хочу, чтобы что-нибудь подобное произошло со мной, — ответила она.

Я сказал, что, по моему мнению, невероятно, чтобы женщину обвинили в таких вещах.

— Почему нет? — удивился Джон.

В течение некоторого времени я не знал, что ответить. Но Джон и Пенни терпеливо ждали. Вообще во время наших встреч они постоянно учили нас терпению.