Андрей Ханжин - Дождливые дни

На исходе ночи, под утро уже, на рассвете, когда танцующий Люцифер совершает последний круг, в нервных грёзах мерещились мне сгоревшие церкви и обугленные башни московского кремля. Пепелище было ослепительно чёрным, антрацитовым, со слезой. Ещё руины каких-то древних помещичьих усадеб с театральными залами, раскрошившимися от векового безлюдья. И снова каменные пепелища, где сгорели именно камни, оплыли, расплавились, будто пластмасса, и оттого панорама этой гибели казались нереальной, ужасной и фантастической, словно во сне. Смещение перспективы. Смерти каменного гостя.

Пробуждение.

И ещё снилось мне, что я навсегда потерял свою единственную любовь — Оксану. И это было уже не сон, а установление факта. Рита, чертовка, навеяла, что ли? Прощай.

Дождь залил всё.

Прочь отсюда!

Прощай.

Дорога похожа на безболезненный переход в следующую жизнь. События прошлого рассеиваются по мере географического удаления от этих самых событий, возможное будущее ещё не проявлено и даже не обозначено, а настоящее — всего лишь быстро чередующиеся слайды придорожного пейзажа. И если хочешь сбежать от себя, то выходи на трассу, тормози дальнобойную фуру с философствующим драйвером за рулём, и вали от всего того, что навивает смертельную тоску устойчивости и определенности! Окружающая среда должна максимально соответствовать состоянию души — только так достигается гармония. И даже теперь, когда я пишу эти строки, сидя в камере Лефортовской тюрьмы, мне становится легче, потому что я пусть и мысленно, выхожу на дорогу. Беги! Поэтому беги прочь, прочь от всего неподвижного. Беги, когда в душе начинают метаться буйные бесы совести.

«Мне дорога бы все, да дорога…» — Николай Васильевич Гоголь.

И автостоп — величайшее изобретение эры грузовых автомобильных перевозок. Передвижение всеми иными наземными способами — в консервной банке междугороднего автобуса или в трясущемся саркофаге железнодорожного вагона — отдает такой невыносимой скукотищей, что может развиться хроническая мигрень. Это не состояние пути, а его уродливая имитация. Ну, скажите, дошел бы Александр Македонский до Ленинабада, если бы хоть раз в жизни имел несчастье собачиться с обрюзгшей проводницей на станции, к примеру, Конотоп! Об авиадоставке из пункта Икс в пункт Лямбда стоило бы и вовсе умолчать. Пассажирская авиация — это вершина пошлости, Эверест суеты. У пассажиров нет даже парашюта… То есть — добровольная сдача себя в заложники. Подкормка внутренней овцы. Есть в этом что-то жертвенное. Несомненно, гражданская авиация очень близка к мироощущению первых катакомбных христиан. Но все мы вышли из моря. Вот почему лишь передвижение по морю — ну ладно, по любой жиже — способно сравниться с автодорожным странствием на перекладных.

Море… В принципе, из Петербурга до Ялты можно, конечно, дойти водным путем. Но унылые бюрократические перипетии с оформлением документов, постановкой виз и с прочей выдуманной политическими упырями хуйнёй, отобьет любое, даже самое пылкое желание к путешествию. Наслюнявит пальцы и прижмёт фитилек мерцающей свечи авантюризма. Да и какие, к черту, визы для господина, пребывающего в состоянии федерального разыскиваемого. Согласно липовой ксиве, я Дмитрий Львович Файнштейн, да простит меня самый печальный московский поэт Димка за приложение моей татарской рожи к его одесской благородной родословной.

Поэтому — автостоп. В Крым! По Пушкинским местам, от Ялты — влево. Гурзуф с Массандрой в бутылочках 0,33 литра, стекла зелёного. Переписка с Бенкендорфом, как с участковым милиционером. Тянет. Ай-Петри сваливается большими каменными осколками прямо в волны, заросли кизила, мягкие девки-поварихи, практикантки из города Запорожье, вяжущий язык миндаль, за Симеизом — перевал и заросли среди камнепада. Хочу! Туда! Но для начала нужно выбраться из Гатчины. Когда же прервётся этот всё уже заливший дождь…

Водитель красного, как кровь, КАМАЗа оказался человеком компанейским, жизнь повидавшим и более всего прочего ценившим добрых попутчиков. Философ- тяжеловоз: «Я еще в восемьдесят восьмом году Мишу Красноштана от Химок до Новгородского поворота вёз! Знаешь такого?»

— Умер Миша Красноштан.

— Жаль. Многопонимающий мужик был.

Дорога в дождь похожа на морской поход. Дворники на лобовом стекле размазывают океан. Марево. Насквозь вымокшая одежда высыхает прямо на теле. Чёрные джинсы, лёгкие дорожные ботинки, ремень, серая футболка с длинными рукавами, чёрные очки. В кожаном рюкзаке — деньги, пистолет с двумя обоймами, оставшаяся трава в целлофановом пакете, зубная паста, щётка, еще одна футболка, короткая тёртая до бела джинсовка, блок сигарет и две пачки питерского «Беломорканала». Мост через реку Волхов, в которой древние русские республиканцы христианских проповедников топили, и — город Луга?

Церквями и молоком. Русь.

Огромные деревья с гигантскими корзинами аистовых гнёзд. Грациозные птицы жмутся друг к другу от дождя, повернув головы вправо, где далёкой манящей полоской сверкает синий небесный просвет.

Дождь словно преследует меня. Радио весело передаёт, что в Питере уже без осадков.

Водителя зовут Борисыч. Он Борис Борисович, как Гребенщиков. О Гребенщикове слышал, разумеется, но не слушал. Вот если бы он знал, что такое электричество… С возрастом понимаешь, что лукавый гуру из Бобруйска всю свою жизнь занимался настоящим искусством. Мягким и сиреневым, как конопляный дым. От «Аквариума» всегда пахло хвоей. А его вульгарный визави Андрюша Макаревич раз за разом сдёргивал с гитарных струн добротные эстрадные хиты. Но и за одного и за другого молилась группа «Воскресенье». «Я сам из тех, кто спрятался за дверь, кто духом пал и ни во что не верит…». И кто еще был бы способен на такую исповедь… Новая поэзия начиналась на лестничных ступенях. Мне тридцать пять лет, а кажется, что семьдесят. Скорость.

Слева остается Псков.

Металлические купола парашюта со стрелами строп-лучей, устремившихся в пасмурное русское небо, в Валгаллу, куда уходят погибшие в бою или в пути войны.

Памятник Псковским Десантникам.

Теперь, вот здесь, в лефортовской камере, напротив меня, поджав ноги, сидит человек, который участвовал в том бою. Моджахед. Каранаевец. Хубиев Тамбий. Они отходили от Шатоя большой колонной. Отряд Хаттаба, отряд безногого уже Басаева, банды помельче, чеченцы, арабы, дагестанцы, казахи, таджики, карачаевцы, турки, ингуши, татары, кабардинцы, принявшие ислам славяне — тысяч шесть в общей сложности. Непрерывные бомбардировки. Взрывчатые змеи — сброшенные с самолётов рукава пожарных шлангов, набитые гексогеном. Взрыватели на таймерах. В траншеях уже не отсидишься — разорвет на молекулы. Решили отходить по единственному пути, через ущелье. Практически по бездорожью.