Алексей Синиярв - Бляж

У родничка уже облюбовали место дебелая тетя, обгоревшая не по последнему разу, и ее спутница — девица пубертатного возраста с наглыми мячиками вьюношеской груди и очень даже приличными ногами. Противоположный пол устроился со знанием хороших манер: надувные матрацы, на которых так буржуйски-важно качаться на волне, панамы из китайской соломки, книжки, не прочитанные никем далее восьмой страницы, дефицитные сигареты с ментолом, зеркальные очки-стрекозы.

Мы шумною толпою залезаем в самое черное в мире и минут двадцать отмокаем, фыркая. Надувных матрацев у нас нет, зато есть покрывала от Флюры Хамитовны, шахматы с солонкой вместо белой ладьи, и колода карт, видавшая фокусы, пасьянсы, конечно же, подкидного дурака, покер, секу, буру, козла с шамайкой, очко, пьяницу и прочие пасквили. Само собой, дамы приглашаются проявить умственные способности в азартных играх. Упрашивать не приходится, тети забираются с ногами на покрывало, Минька, демонстрируя ловкость рук умелого игрока в «тысячу», картинно сдает, козыри, естественно, крести — хоть пиши картину «Трудящиеся в общесоюзной здравнице».

Обмен любезностями, кто-откуда, обнаруживается, что Маныч давал в их затруханском крае гастроль, помнит даже какую-то достопримечательную каланчу-развалюху, на что патриотки Козлодоевска радостно восклицают, Маныч же автоматически переходит в разряд дальних родственников. Засим следует торжественное приглашение новых знакомых на танцевальные вечера в Харный Ключ. Далее мы узнаем массу ненужных подробностей о местной светской жизни, ценах на фрукты-овощи и койкоместо, несчастных случаях на водах, очередях на переговорном пункте и тому подобных болтливых разностях.

— А что, винцо у вашей хозяйки водится? — интересуюсь я у молодой-симпатичной для затравки разговора.

— Продает, — отвечает пляжница.

— И хорошее?

— Не пробовали.

— Мы такое не употребляем, — категорическим тоном поясняет тетя.

— Что так? — участливо спрашивает Лёлик.

Тетя смотрит на него недоуменно:

— Только ликеры. Немножко. С десертом. Домашнее вино, по-моему, это ужасная антисанитария.

Лёлик, которого пронесло с той самой пертусинной банки, решительно соглашается.

После нескольких партий, где победитель никакого значения не имеет, пляжницы сдувают матрацы, подпрыгивая на них пятой точкой, и, загрузив свое добро в сумки, отчаливают обедать. Пожалуй, пора и нам. Окунувшись, шлепаем по камням, оценивая перспективы знакомства.

— Жрут они это винище стаканами, долбежницы.

— Если сегодня на танцы приползут, значит хочут.

— Хочут, хочут рыбку съесть.

— Маныч, ты тетку эту берешь или мы ее пожалеем?

— Белые начинают и выигрывают, — понесло Маныча.

— А Рая? На два фронта?

— Не вздумай, Маныч, камбуз облажать.

— Артуха, мы тебе доверяем. Береги Раю, Артуха.

— Рая — мечта гурмана, — успокоил Маныч. — Спрашиваю, чего ты такая белая? снежный человек позавидует. Говорит, мне, дескать, с таким бюстом стыдно на пляж появляться. На бляж, я ее поправляю. Что? спрашивает. Ничего-ничего, говорю, такой бюст как у тебя — это народное достояние. А я, говорит, все равно стесняюсь. На меня лифчик невозможно купить.

— Да, мейфы там знатные.

— Надо запасной вариант прорабатывать, — обеспокоился Минька. — Что та клава, которая повариха во второй смене?

— У нее абрек, вечерами встречает. Зарэжэт, слюшай.

— Это ее муж. Кстати.

— А другая? смуглявенькая? Типа молдаваночки. Может сходить? картошек с ней почистить?

— Она еще юннатка. Там без толку. И каш она не варит.

— Оставьте молодняк, — покровительственно сказал Маныч. — На крупного зверя надо охотиться.

— Вот если начальницу столовой завалить…

— Будем с чешским пивом.

— Хотеть не вредно.

— Пива?

— Пива тем более не вредно.

— Пива бы сейчас не слабо…

После сытного обеда с горы сползает тень и мы, по закону Архимеда и с сознанием хорошо выполненного долга, отдаемся Морфею.

Любим мы это дело. Надо же хоть что-то в жизни по-настоящему любить.

После ужина, когда котлы уже почищены, плиты остыли, тарелки высохли, а сама столовая закрыта на замок, Степан Сергеевич, выбритый опасной бритвой, в свежевыглаженной, пожелтевшей от стирок рубашке, нажимает прокуренным ногтем кнопочку «пуск» и казенная «Комета», через систему оповещения под названием «колокольчик», начинает наматывать метр за метром, вечер за вечером, одну и ту же пленку с «друзьями», «ребятами», «молодцами», «гитарами», «маками» и «птицами». Контингент, ждавший темного часа целый день, выползает из своих бунгало к раковине эстрадки, где уже стоят наши колонки, протянуты провода, «мама» в «папе», а штекера в гнезде.

Помимо контингента, преимущественно женской молодежи, уверенно вступающей в жизнь с подмостков института инженеров транспорта, на поскакушки-погляделки сползаются от мала до стара: дикари и дикарки, обитающие в близстоящих курятниках и сараях местного сектора; пацанки с нулевым размером молочных желез и их прыщавые одногодки с сигаретами «БТ» в кармане, сбежавшие из пионерского лагеря по соседству; пенсионеры, пересудов ради; какие-то тетки курортного возраста, видавшие больших за печкой тараканов; сопливцы с пальцем во рту, которым давно пора фить-пирю, но маменька еще не нагулялась; и даже погранцы, судя по положению ремня и пилотки, явно находящиеся в самоходе.

Расположенные к активным действиям после «верных», «веселых», «добрых», «поющих», «красных» и «синих», авангарды контингента жаждут возвышенного и нам остается выкрутив всё, что можно и нельзя, врезать с места под горку «Уби-дуби» незабвенных «Криденс», которые ривайвэл в круге чистой воды [6] Creedence Clearwater Revival — Ooby dooby http://www.youtube.com/watch?v=Y6lNFw1sQ8I .

Киловаттами, наша лейся песня на просторе, при всём вкручивании и выкручивании, никого удивить не может. В зоне сопения и топтания как-то еще и слышно, а на большее ты не рассчитывай.

Хотя, по мнению Степана Сергеевича, — или СС, как его возлюбили за глаза, — и это слишком громко, а значит идеологически неправильно. «Здесь граница», трагически поднимает СС указательный палец, призывая бдить днем, ночью, а тем более вечером, когда контингент наиболее несобран, расхлябан и, прости, Его Святейшество Устав караульной и гарнизонной службы, развращен. «Иностранщина» в нашем разнообразном репертуаре крючит СС зубной болью.

— Опять, — страдальчески высказывает он Манычу, апеллируя к его блестящей голове. — Опять ваши буги-вуги.

Маныч, прошедший вместе со славным совейским джазом не один десяток худсоветов, подхватив СС за локоток, скорбно кивает, соглашаясь с каждым словом, а затем, положив руку на сердце, и наклонившись интимно к заросшему жестким волосом уху, восклицает: