Дзиро Осараги - Возвращение

— Я не люблю подобные вещи, — неожиданно сказала Томоко.

Кёго удивлённо посмотрел на неё.

— Я собираюсь его вернуть, поэтому он и оказался со мной.

Это было сказано таким откровенным тоном, что нельзя было усомниться в правдивости её слов.

— Кто дал его тебе?

— Лучше об этом не говорить.

— Почему?

— Это было бы несправедливо к этому человеку, так как я всё равно верну его назад.

Кёго не стал больше настаивать на своём вопросе, так как его больше заинтересовала эта новая для него черта характера дочери.

— Ты говоришь, что не любишь бриллианты. Почему?

Томоко улыбнулась.

— Даже если и имеешь подобные дорогие вещи, пользы от них нет никакой.

— Это так. Но если они есть, то в этом беспорядочном мире могут иногда быть полезными. Иметь ценности не обязательно плохо.

Томоко покачала головой.

— Нет, я думаю, они не нужны. Ведь…

Действительно ли так думает Томоко? Кёго невольно хотелось удостовериться в этом, но вместе с тем в её словах он чувствовал прямоту и искренность.

— Ведь все сейчас живут плохо, и это будет неправильно, если только у Томоко всё будет хорошо. У меня есть работа, и я могу обеспечить себя, и мне не нужны подарки от других людей, особенно бриллианты. Разве не было бы лучше, если бы они в этом мире вообще не существовали? Если у меня будут бриллианты, то я, наверное, захочу что-нибудь ещё.

— Ты не хочешь его, потому что он может вызвать другие желания. Именно это ты хочешь сказать?

— Да. Он очень красив, но мне лучше его не иметь.

— Кто тебя этому научил? — Кёго с шумом захлопнул коробочку с бриллиантом. — Опять твоя мама?

Томоко рассмеялась.

— Нет. Иногда я кое о чём думаю и сама.

— Я очень доволен тобой. Если бы ты спросила моё мнение, то я, вероятно, сказал бы то же самое. Если ты так уверена в себе, то лучше обходиться без излишеств.

Кёго помолчал минутку и вновь повторил:

— Значит, так думают девушки, подобные тебе. Всё, что я увидел, вернувшись в Японию, было ужасно, одна чернота, и ты пролила луч яркого света.

Я счастлив, что я это услышал именно от моей дочери, тем более что мир, в котором ты живёшь, представляет собой одни руины. Я всматривался в лица людей и спрашивал себя, осталась ли у японцев вера в себя. Я всегда был один, все эти годы за границей и научился полагаться только на себя. Японцы же всегда жили, опираясь на внешние авторитеты, и когда сейчас власть рухнула, они, естественно, пришли в отчаяние. Надо мной нет власти, кроме меня самого, я хочу, чтобы ты тоже была такой, Томоко, чтобы ты была сильной. Твоя мать воспитала тебя так, что ты можешь работать. Я благодарен ей, безгранично благодарен. Ты понимаешь меня, Томоко? Я буду продолжать жить без вас. Запомни это, Томоко. Но это не означает, что я не буду думать о вас. Запомни это. Так было и в прошлом. Я никогда не мог забыть вас, вы всегда присутствовали в моей жизни. Где бы я ни был за границей, вы всегда были здесь, в глубине моего сердца.

Кёго отвернулся и стал смотреть в окно.

— В молодости мы иногда способны на поразительные поступки. Я и ещё несколько моих коллег воспользовались служебными деньгами для карточной игры. В то время мне поразительно везло в картах, и я утверждал, что смогу за один раз всё отыграть, если у меня будут деньги на первоначальную ставку. Мы взяли дополнительную сумму, и я, представляя моих товарищей, повёл самую крупную игру в своей жизни и потерял всё до последнего цента. Несомненно, мы были глупцами, но я должен был взять на себя всю ответственность и покинул службу.

Томоко молчала.

— Все тогдашние мои друзья высоко продвинулись по службе на флоте и в этой войне один за другим погибли в морских сражениях на Тихом океане. Только я один остался жив. Вот и весь рассказ. Я ни на кого не в обиде, и у меня нет причин для этого. Это был безрассудный поступок молодости. Я никогда никому об этом не рассказывал. И особенно сейчас, когда других уже нет в живых, и они не могут ничего сказать, я обязан молчать. Только тебе я рассказал об этом.

Когда он вновь повернулся к Томоко, она увидела, что его лицо как бы пылает, и он с облегчением и нежностью внимательно наблюдает за ней. Затем он схватил руку дочери и крепко сжал её.

— Прости меня. Я был глупец и страшно молод. Но и сейчас я не жалею об этом и иногда даже вспоминаю со смехом. Но для вас с мамой… как всё это было…

Увидев, что водитель такси, видимо, заинтересовавшись разговором, поправляет зеркало заднего вида, Кёго резко сказал:

— Водитель! Вы не должны слушать, о чём говорят ваши пассажиры.

Но это не повлияло на его настроение, и он продолжал с улыбкой, не обращая больше внимания на водителя.

— Этот незначительный инцидент определил всю мою дальнейшую жизнь. Как я сказал, это было проявлением молодости, но также и своего рода глупость, свойственная для всех нас в те дни. Нынешнему поколению это уже, наверное, не понять. В то время худшим из преступлений для нас считалось вести себя осторожно и малодушно. Можно было напиться пьяным, грубо и безобразно вести себя с друзьями и старшими, но на следующее утро ни скандалист, ни его жертва ни словом не упоминали о происшедшем. Не было ни извинений, ни упрёков. Ночь есть ночь, утро есть утро. Мы только становились по стойке смирно, обменивались приветствиями, и не оставалось никакого чувства обиды.

Воспоминания вызвали улыбку на лице Кёго.

— И то, что тогда случилось, было ужасно. Я должен был взять на себя всю ответственность и, таким образом, быстро положить конец этому инциденту, чтобы никто другой больше не пострадал. Глупо? Возможно, глупо.

С удивительно радостным чувством Томоко отрицательно покачала головой.

— Ты понимаешь?

Она кивнула.

— Спасибо, — сказал он. — Тогда, если моя дочь может хоть немного простить меня, я счастлив. Меня это всё время беспокоило, и я боялся, что то, что я сделал, будет бросать тень на твою жизнь.

Томоко быстро сказала:

— Я знала, что вы должны быть хорошим человеком, и я не ошиблась.

— Нет. — Кёго вздохнул и посмотрел из окна. — Мы приехали.

Они подъезжали к большому зданию вокзала, освещённому яркими огнями.

— Я не буду выходить, — сказал Кёго и пристально посмотрел на свою дочь.

— Я не пойду с тобой на платформу и не хочу, чтобы твоя попутчица видела меня. Давай пожмём руки.

Держа её за руку, он сказал.

— Я вновь благодарю тебя. Хорошо, что ты приехала. Прошу тебя позаботиться о матери. У меня нет большего счастья, чем быть спокойным за вас, хотя я и не буду рядом. Береги себя.

Когда Томоко вышла из машины, он сам закрыл дверь и через окно, улыбаясь, помахал ей рукой.

Кёго остановил машину на полпути до гостиницы. Он должен был пройтись, чтобы успокоить свои чувства. Невольно он выбрал маленькую тёмную боковую улочку, настолько тихую, что он слышал только звук своих собственных шагов. Под уличным фонарём он посмотрел на свои часы и увидел, что поезд Томоко уже покинул Киото. Ряды домов по обе стороны, казалось, прижимались друг к другу, оставляя между собой только узкое пространство. Над головой в летнем небе сверкали яркие звёзды.