Егор Кизим - Овощи души

Разгребая морали обломки,
На престол выдвигая чертей,
Коммунального секса потомки
Производят публичных детей.

Групповщина кругом, групповщина!
Пахнет псиной домашний уют.
За мужчину выходит мужчина,
Если родственники отдают.

Девка к деве бежит на свиданье
И беременеет от нее.
У растрепанного мирозданья
Выколупывают мумие.

Консервные банки трамваев,
Раздутые мойвой людей,
К отвисшим грудям прижимает
Хозяйка больших площадей.

Порхают плодовые мушки,
Садясь на размякший предмет.
В троллейбусах едут лягушки
Со стажем и выслугой лет.

Им солнышко путь озаряет,
В грядущее верно ведет,
За выслугу их поощряет,
За ропот по лысине бьет.

А если оно им прикажет
Икру отметав, засолить,
То самая мудрая скажет:
— А сколько нам будут платить?

Погиб избушкофил. Оцепенели корни.
Поганками зарос колодезь во дворе.
— Нам должно защищать шестую часть упорней! —
Мессионизма дух оракнул в октябре.

Порочные копытом наступают
На вовремя не спрятанный помет.
Раздавленные мухи оживают
И легендарно движутся вперед.

И крохотных преемников выводят
На трупе, познающем диамат.
Порою там повешенные бродят,
Лесбийки с генералами сидят.

Иные до сих пор живут не по уставу,
Используя в борьбе с охранкою метлу,
Они позорят доброй памяти заставу,
Чтоб крематорий в срок давал полям золу.

Позвольте доложить, что вывелись смутьяны,
Плюющие на роль ударного труда,
Когда за экспорт древесины в третьи страны
Сражается пророчья борода.

Мы выросли из прошлого мгновенно,
Нечистый донимал по мере сил.
Но дедушка генсека Ким Ир Сена
На России чучхейство омарксил.

Не умер он. Спасли живые корни.
Сорвем же все поганки во дворе.
И будем защищать шестую часть упорней,
Которую мы свергли в октябре.

Жену ключа похитил свет вечерний,
Шальная крыса вышла из‑под ног.
Любовь явилась под эгидой черни,
Ее уполномочил гонококк…

Непостижимость влажного сарая
Наводит на скучающий матрац.
— Позволь я посчитаю, дорогая,
Число твоих конечностей и глаз.

Летел индюк четвертой категории,
Об этом факте спорили схоластики,
А в тайники твоей лаборатории
Впендюрились чужие головастики.

Скукожился создатель оратории,
Но вспучились меж звезд, крестов и
свастики
За стенами твоей лаборатории
Похожие на «нечто» головастики.

Шли годы. Выросла акация.
Сломал машину действующий класс.
Не выговаривала «р» твоя мутация.
По–своему науськивая нас.

Писала регулярно достохвальныя,
Тягучия, как патока, труды.
Рабочие дрались маниакальныя
Из‑за какой‑то сущей ерунды.

Сражались ветераны с инвалидами,
Висел над миром тяжкий дух растления.
Сверкала меж тарелками разбитыми
Сперминовая жижа вдохновения.

Летел сапог партийной траектории,
Об этом факте спорили ученые.
А в тайники твоей лаборатории
Впендюрились идейно облученные.

Когда прохладный унитаз,
Не уважая тяготенья,
Познав потребность темных масс,
Пропагандируя боренье,
Пролив поток застойных вод
На главы запустевших храмов,
Взлетит над ханжеством господ —
Эксплуататоров и хамов,
Назло враждебным голосам,
Назло главе масонской ложи,
Доложит сводку небесам,
И нечестивец крикнет: «Боже!
Зачем я молот утащил,
А серп заржавленный оставил?
И шестикрылый Гавриил
Меня на пензию отправил.» —
Тогда придет сантехник в дом
В кирзе, со списанным ведром,
Похожий на урода,
Достанет в прошлое билет
И спросит: «Где Ваш туалет
Семнадцатого года?»

На скрипучей старенькой телеге
Проезжал по улочке Христос:
— Не целуйтесь в комнате, коллеги,
Ежли дом готовится под снос.

На дешевом, грязном самокате
Двигался по улице господь:
— Не сексуйтесь, стоя при закате,
Ежли гнус терзает вашу плоть.

На машине ржавой, из аптеки
По проспекту шествовал Иисус:
— Не любите порнодискотеки,
Впрочем, ориентируйтесь на вкус.

На осле по площади великой
Ехал Вова—красная рука:
— Разрешаю спать с партийной книгой,
Наслаждаться — органом ЦК.

С пришельцами я девять раз встречался:
Все были ветеранами труда.
Один из них, как лист сухой, качался,
Другой скончался. Жалко, господа…

Цвела сирень. Эстетствовали ветки.
Нездешний глас нахально верещал.
Заслуженный гвардеец пятилетки
От накипи кофейник очищал.

Сгустилась тьма разврата и разбоя,
Раздвинулись вспотевшие кусты.
Ушла тоска последнего изгоя,
Явилась молодость, эрекция и ты.

Как пролетарий с классовых позиций
Тебя я трахнул, словно буржуа.
Мне не хватило денег и амбиций.
Прости меня — за то, что ты жива!

Любимая! Давай по–философски.
Устав от многочисленных потерь,
Я не могу забыть твои присоски,
Кому ты их доверила теперь?

Я вижу по ночам твои уключины,
Прокатный стан, падение в траву.
Все члены моей партии измучены.
Прости меня — за то, что я живу!

Сын трактора, воспитанник мартена
Имел афганскую оторванность руки.
Рука жила, кололась внутривенно,
Показывала людям кулаки.

Любила ползать по полям сражений,
Давя раскормленных ворон.
Питаться соками державных достижений
И совершать воздушный моцион.

Порядок в городе доселе был неведом.
Гнездились голуби на лысине вождя.
Воспользовавшись ценным пистолетом,
Рука их осуждала. От дождя

Покрылось цвелью здание советов
В пижаме благоверных облаков.
Из‑за угла, в пельменной отобедав,
К нему стекались толпы ходоков.

Дремучие, с тугими сумарями,
Пропахшие дорожным чесноком,
Цветущие распутства пупырями
С прошением приперлись в исполком.

Рука их принимала в кабинете,
Хулителей фиксируя в журнал.
Один из них в гражданском туалете
Веревочку спасения искал…