Джерри Стал - Вечная полночь

Все же я не стал бы тут распинаться и вопить насчет совращения малолетних. Не надо быть Анной Фрейд, чтобы понять, что подобная вещь не санкционирована Ассоциацией родителей и учителей. Я сознавал, что-то тут не совсем укладывается в ситуацию для Дика, Джейн и Салли [27] Персонажи из учебников для начальной школы, популярные в 1950–80-х гг. .

Но, слава богу, я это пережил и вырос совершенно нормальным.

В первые пару дней я просто отрывал вкуснятинку. Во время возни с лентой — не знаю, чем она пользовалась, но вышла бы крутая реклама, не хуже шедшего в те дни ролика «таймекса» — мне приходилось выкручивать и щипать немыслимо массивные соски пожилой дамы. Намного более крупные, если вам интересно, чем приклеенные ююбы. Раз притянув меня к себе, г-жа Н., однако, как-то призналась, что многие другие «лапульки» конфетки скусывают. «Знаешь, как щенятки. Я это называю „укусы щеняток“.» Итак, уже успев взять себе за правило подчиняться во всем, когда дело касается женщин, я склонился над ее исполинскими грудями, а она потянула вниз податливый вырез своего муму и откинула назад голову с волосами цвета оранжада. Почему-то лента — может, она заказывала их специально? — имела мятный привкус, и, не успел я заработать клыками над главным блюдом, у меня уже свело язык. Потом я добрался до нее. После пары первых щипков, они показались мне недурственными. Я почти забыл, к какой херне их прицепили. Просто стиснув зубы вокруг приклеенных крест-накрест скотчем конфетам, стараясь подлезть своими острыми коренными зубами под липучку и вырвать их.

Через несколько минут все ее туловище содрогнулось. Потом я, можно сказать, стал наполовину лизать, наполовину жевать конфетку в форме миниатюрной фески, жадно высасывая, словно моя жизнь зависила от того, сумею ли я вобрать до последней молекулы фабричного вкуса. Как правило, она облепляла себя вишневыми леденцами. Хотя я заметил примерно через неделю, что она переключилась на апельсиновые (несомненно, чтобы гармонировало с шевелюрой). При любом оттенке ее левый сосок всегда соответствовал правому. Чтобы там про нее не говорили, в цветах она разбиралась.

Старушка никогда не обижала меня. Но на вторую неделю она потянулась к моему члену, проверить, «счастлив ли мой щеник». «У счастливых маленьких мальчиков, — сообщила она мне, — счастливые щеники». И пока проверяла, юный Ровер I продолжал, подобно терьеру, трепать ее сосок, чавкая, щиплясь, кусаясь, вгрызаясь в успевшей стать до смешного обсосанным остаток леденца. Я обрабатывал один, затем резко бросался с высунутым языком на второй, а мне суфлировала ее ладонь, поглаживающая и тискающая мою шею. К моменту, когда я завладевал первым призом, второй почти начисто отклеивался, и я скоренько обделывал и его.

Все дело занимало не более десяти-пятнадцати минут. Когда я заканчивал, она стремительно натягивала свое муму, скатывала ленту в один липкий шарик и мгновенно становилась деловитой. Ни разу не привелось мне испытать ничего похожего на оргазм. Всего однажды из-за сочетания нервного перенапряжения и послеурокового «Гавайского кулака» мне все же удалось что-то из себя выжать, но это оказались всего-навсего незрелые ссаки. К счастью для меня, украшенная оранжевым куполом нянька ничего не заметила и продолжала наводить марафет, как она обычно это делала.

— Ладно, лапуська, все хорошо, не стоит бить баклуши. Давай приготовим ужин к приходу твоей сестры. Что на это скажешь? Конфетки — это здорово и вкусно, но молоденьким мальчикам надо кушать бифштекс с кровью, если он хочет вырасти сильным.

За исключением стригущего лишая, которым меня, по-видимому, наградила госпожа Ньюгэбин, кляксой на щеке psoriasis rosea размером с полдолларовую монету на обозрение всему свету, я ничуть не пострадал. Предполагается, что соски няни, увешанные дешевыми конфетами, оказывают, предположительно, вредное влияние на кожу. Но ююбы имели место всего один раз. И ничего даже близко вредного по сравнению с тем, что считалось рутинным. Как насчет безумной зелени в глазах моей матери или того факта, что она провела в постели в темноте большую часть моего детства. Как насчет того, что я был единственным евреем в начальной, школе с восьмьюстами или около того детей? Как насчет того, что мы с сестрой подбирали засохшую еду от вчерашнего обеда вилкой, врученной нам, чтобы сесть и пообедать сегодня вечером? Как насчет того, что мой отец был единственным мужиком в округе, ходившим на работу в белой рубашке? Как насчет того, что он долбил кулаком штукатурку и бился головой о стену после скандалов с женой? Или по какой непонятной причине те отверстия так и не заделали, так что внутри нашего дома сформировался музей папиных вспышек ярости: здесь поломанная дверь, там неровная дыра с обнажившимися проводами, напоминавшими нам о том, как мы жили и следует ли нам забывать?

Детство выступает чередой мелких кошмаров. Чередой непостижимых ужасов. В один прекрасный момент я осознал то, что обычно считают стыдом. Ничего другого не подберешь. В три с половиной я услышал произнесенную матерью угрозу, которая аж по сей день наполняет меня страхом, таким пронзительным, что стыд проникает мне в клетки и опускает шторы.

Видите ли, у меня была проблема. Я постоянно пачкал нижнее белье. Постоянно, как бы ни подтирался — а я тер, пока мой дошкольный сфинктер не начинал зудеть, — оставалось пятно говна, из-за чего мою нежную матушку скручивали пароксизмы ярости. Ежедневный ужас, ставший доминирующим фактом моего раннего детства.

— Если ты еще хоть раз обделаешься, я вывешу твои трусы на заборе, чтобы все твои друзья видели.

Ее лицо клонилось к моему, эти измученные зеленые глаза горели поблекшими изумрудами, она держала за резинку трусы с засохшим дерьмом и размахивала ими у меня перед рожей. Настолько рядом, что мне ничего не оставалось, как вдыхать свидетельство моего собственного позора.

Ну что, спустя все эти годы, я могу сказать? Не типа « Ах, мамочка так дурно со мной обращалась, что я стал ширяться героином, когда повзрослел». Даже близко такого нет. Люди терпят худшее, в тысячу раз худшее и вырастают в нормальных граждан.

Просто у меня сейчас трехлетний ребенок. И у этого трехлетнего ребенка время от времени возникают маленькие грязные проблемы, как и у всех трехлеток. В том числе та же, что была у меня. Которая, как уверенно обещал дядя Зигмунд, вбирает в себя демонстрацию, сохранение, привлекательность и иногда утечку в области паха.

Гонял ли я мяч, бросался ли камнями по машинам, рыскал по округе в поисках пустых бутылок, чтоб сдать их за несколько центов и затариться «попсиклом» [28] Вид фруктового мороженого на палочке. в магазине на углу, какая-то часть меня всегда принимала в этом самое горячее участие, играя, швыряясь или охотясь за бутылками. Но другая, более глубокая, тайная часть, крепко сжимая попу, молилась Аллаху-Покровителю Трусов, чтобы не осталось пятна, когда я приду домой. Поскольку я знал, если милая мама выполнит свое обещание, мне придется покончить с собой. Вот какая штука.