Теннесси Уильямс - Рыцарь ночного образа

Отблеск света, отраженного от огромной хрустальной линзы в камере, заставил меня поднять глаза, и снова я должен записать странное явление, причем такой приятной природы, что, чувствую, моя работа на сегодня скоро закончится.

Когда я поднял свой взгляд, более молодой из двух мужчин с фантастическими камерами смотрел прямо на меня, и в его глазах стояло неприличное и открытое проявление любви. Конечно, я тут же ответил таким же взглядом — не ответить было совершенно невозможно. Но он был так скромен, что в то мгновение, когда я ответил на его взгляд любви своим взглядом, он повернулся ко мне спиной, и я заметил одну очень интересную вещь. Он снял пальто и пиджак, и я увидел, что его плечи вдвое шире его бедер, и что шелковистый темный мохер его штанин прилипает к его бедрам так же плотно, как краска к холсту, и еще я заметил, что его волосы не преждевременно седые, а натуральные бледно-золотые.

В комнате скоро станет темно, и я думаю: сможет ли дерзость, которая заставляет мое сердце подскакивать, как-нибудь выгнать злого духа его робости, и то ли просто так, то ли в ответ на этот вопрос — вопрос, который заставляет меня задыхаться от волнения, — в мире Моизи раздались еще три звука, в близкой, но неторопливой последовательности: щелчок камеры с квадратным хрустальным глазом, щелчок мороза на окне, и — от Моизи — шепот.

— Я верю, что мы все принадлежим этой комнате.

— Спасибо, да, — сказал тот мужчина, который снял свой пиджак, сложил его так аккуратно, как в универмаге братьев Брукс, и положил его рядом с ее чайными принадлежностями (без чая) по соседству с ее кроватью.

— Не я, но Бог, — сказала Моизи тоном, который можно было бы описать как несказанно нежный — учтивой фразой бесчисленных писак викторианской эпохи.

Она вздохнула и продолжила:

— Я думаю, Он знает, что сила рассудка должна обслуживать маленькие прихоти любви, по крайней мере, пока…

Она не завершила свой шепот, и, снова подняв свой взгляд, я мог бы увидеть, почему. Это был случай перехода от слов к действию. Она встала на колени перед тем фотографом, который был еще пока в пиджаке, и своими нежными пальцами художника начала снимать с него брюки. Говоря точнее, она одной рукой расстегнула его брючный ремень, в то время как другой она пошарила под своей на удивление широкой кроватью и достала оттуда начатую баночку с вазелином, которую Божественное провидение скоро заменит на полную.

Я, конечно, переместил свой взгляд от экстаза Моизи на свой собственный предмет — да, конечно, на фотографа без пиджака, и заметил, что он стоит сейчас передо мной точно в профиль, спиной к Моизи и ее партнеру.

Эта позиция — в профиль, ее возвышенность, и деликатные отблески света там и сям почти разбили мое сердце, но он вылечил эту разбитость очень легким движением своей головы вверх и вниз, которое я расценил как беззвучное согласие, такое, какое дает робкая невеста перед алтарем.

В комнате еще не темно, но все темнее и темнее, и все, что я слышу сейчас — это шаги великана, приглушенные гигантские шаги Великого Неизвестного, приближающегося к нашему миру рассудка или безрассудства — называйте, как вам нравится. А теперь…

Последняя «голубая сойка» исписана до конца.

Когда Гевиннер Пирс вернулся домой после нескольких лет путешествия со своим наставником — покойным доктором Горацием Гривзом — все, что он увидел из иллюминатора самолета, включая аэропорт, было настолько неузнаваемо для него, что он подумал, что самолет совершил вынужденную посадку. Он уже собрался повернуться и подняться по ступенькам трапа обратно в самолет, когда услышал женский голос, окликнувший его по имени. Он посмотрел в сторону, откуда раздался этот голос, и увидел молодую женщину, приближающуюся к нему со скоростью футбольного нападающего, и норковое манто, развевающееся вокруг нее. Паре дюжих вооруженных охранников на несколько мгновений удалось задержать ее стремительный полет.

— Руки прочь, руки прочь от меня! Вы не знаете, кто я? Я миссис Брейден Пирс, я встречаю брата моего мужа! Его зовут Гевиннер — также, как и наш город!

Охранники в стальных шлемах отпустили ее с короткими странными, но почтительными приветствиями, и она продолжила свое стремительное движение в сторону Гевиннера, который приготовился защищаться всеми доступными ему средствами — выставил торчком перед собой складной черный шелковый зонтик и напрягся всем своим легким телом, чтобы выдержать удар. Но он был приятно удивлен и успокоен тем, что эта молодая женщина — жена его брата, которую он видел в первый раз, вместо того, чтобы врезаться в него, резко сбавила обороты и представилась ему в такой манере, которую можно было назвать фривольной и резкой, но, тем не менее, разумной и логичной.

— Ой, Гевиннер, — закричала она ему так, словно он находился в самом дальнем конце аэродрома, — спорю, что ты не знаешь, кто я такая, а я жена Брейдена, Вайолет. Мамаша Пирс, Господь да благословит ее, ужасно хотела сама встретить тебя, но не смогла, потому что сегодня тот день, когда она возлагает венок к мемориалу нашим парням, погибшим в Куат Синь Хау, и поэтому, Господь да благословит ее, она послала меня приветствовать тебя здесь, в твоем родном городе.

— А… Хорошо, — сумел вставить Гевиннер.

В этот момент они уже двигались к зданию аэропорта, и Вайолет продолжала поддерживать этот странный односторонний разговор:

— Как полет, ничего? Я узнала тебя сразу же, как только ты появился на трапе самолета, не потому, что ты похож на своего брата, Брейдена, ты ни капельки не похож, но потому что ты выглядишь точно так, как я себе представляла, клянусь, я так и представляла, а ты так и выглядишь!

— И как ты себе меня представляла? — спросил Гевиннер с живейшим интересом к тому, что она ответит. В нем чувствовался некоторый налет нарциссизма, и он всегда относился с большой долей любопытства к людям, незнакомым с его внешностью.

— Ну как же, я знаю, что в семье тебя называли Принц, и сейчас так называют, и если кто-нибудь когда-нибудь выглядел как принц из волшебной сказки, так это ты, Господь да благословит тебя, конечно, ты!

А потом, безо всякой паузы, она выкрикнула:

— О Господи, они снова играют «Babe’s Stomp»!

— Что играют? — спросил Гевиннер.

— Стомп, а Бейб — это дочка президента, ты же знаешь!

— Нет, не знаю, — сказал Гевиннер.

— Ну как же, сначала был «Babe’s Нор», а теперь «Babe’s Stomp», и я хочу, чтобы ты знал — я терпеть не могла этот хоп, но по сравнению со стомпом этот хоп просто прелесть, клянусь, без дураков!