Вадим Калинин - Килограмм взрывчатки и вагон кокаина

Сползающий в нервную дрожь инженер направился в носках по грязной бетонной дорожке в сторону натяжного цеха, на чердак, в свой, как он называл его, «теневой кабинет», где в ящике увенчанного чернильницей стола лежали вроде бы какие-то древние китайские кеды.

Солнце прострелило насквозь черно-оранжевый лес, и висящая в воздухе пыль из кремовой стала вдруг салатовой или пурпурной, когда Ваня через люк в дощатом полу проник на чердак.

Огромное круглое окно зверилось крупными осколками стекла. Два, словно клыки, снизу, и один сверху, широкий, как парус или крыло. Внизу побрякивали голоса. Ваня заинтересовался, подобрался ближе и просунул голову в сужающуюся щель между клыками-осколками.

Со двора здание цеха смотрелось сейчас особенно забавно. Две расширяющиеся книзу башенки по бокам образовывали лапы, а треугольный торец чердака небывалую, треугольную и оттого особенно недобрую морду пурпурного с прозеленью угловатого, кирпичного сфинкса. Треугольная голова пасть имела круглую и оскаленную, а между ног чудовища, нанизанный будто бы на копье, лежал труп. Возле трупа стояли трое. Двое — мужчины, и одна женщина. Вид люди имели грубый, одежду неряшливую, а лица их были попорчены алкоголем и нерациональным социальным поведением.

— Что ж это, так-то, кто ж его? — женщина поднесла к лицу ладонь, вымазанную в крови истопника.

— Поди, Танюша, ноль-два набери, — тот, что постарше, присел и зажег карманный фонарь.

Фонарь высветил на зеленой найковской спине истопника характерный рисунок английской подошвы.

— Неужели правда… Да быть того не может… И, главное, за что?

— Все за то же! За спираль вашу чертову!

— Молчи, дура, насчет этого.

— Сам молчи, скот. Мне тебе передачи носить, когда твои орехи в сарае найдут. Два мешка целых.

Из пасти сфинкса, точней, из чердачного окна цеха, показалась крошечная темная голова Предова Вани, очевидного, не имеющего алиби убийцы. И тут же сфинкс словно сомкнул на мгновение пасть. Верхний, похожий на парус, осколок стекла сорвался со своего места и легко, почти беззвучно отсек Ивану голову. В хрустальном звоне и рубиновых брызгах полетела голова вниз по крутой дуге, люди подняли лица, и, сколь черен бывает юмор физических законов, пролетевшая через двор голова оказалась надета прямо шейным обрубком на торчащий из тела Кирилла Темы лом.

В целом все стало выглядеть так. Из мертвеца торчал лом, а на нем замерла удивленная, красивая голова, и напоминало это какую-то темную, средневековую, скабрезную, невесть что должную выражать собой аллегорию.

Скорее всего прошло уже около месяца. Видно это по явственной осени за окном, и по каким-то переменам, произошедшим в кабинете Игоря Ренатовича. Весь кабинет словно бы наклонился влево и посеребрел. Однако наклонился не так, чтобы возникло чувство неустойчивости или близкого конца. Напротив, таким образом наклоняют кадр скверные кинорежисеры, стремясь подчеркнуть возросшую скорость разворачивающихся событий.

Игорь Ренатович смотрит из окна вниз, на толпу рабочих, ожидающих свою очередь, чтобы внести деньги за приобретенный, в ходе состоявшегося-таки разграбления заводских складов, товар. Финансовые дела завода идут так хорошо, что Игорю Ренатовичу иногда хочется зажмуриться, чтобы не испугаться поднимающейся волны заказов на резиномоторы.

Игоря Ренатовича мы видим глазами неслышно вошедшего Славы Маева. Директор оборачивается и мы видим консультанта глазами директора, глаза эти моргают, темно, и вот мы можем наконец наблюдать их обоих своими собственными, присевшими отдохнуть на угол шкафа, глазами.

Игорь Ренатович выглядит моложе, бодрей. Куда-то пропала его полнота, а кожа на заострившемся лице словно бы натянулась. Одни морщины исчезли вовсе, зато другие приобрели красивую строгую форму и некий особенный, страшный и привлекательный, зеленовато-фиолетовый оттенок. С лица Славы Маева исчезла бородка, вместе с кошмарным сапфиром, а черная пара уступила место того же цвета свитеру с джинсами.

— Я гляжу, ты, Маев, засуетился. Собираешься куда?

— Да пора уж. Работа закончена, деньги уплачены.

— А ты б оставался. Торговля вроде пошла, а расти при таком продукте можно едва ли не беспредельно. Оставайся здесь, специалистом по экстремальным ситуациям, я тебе свой оклад положу.

— Я бы рад, да не бывает так, Игорь Ренатович. Консультант — он независимостью ценен. На окладе же консультант — не более чем карикатура. Поеду-ка я лучше в Москву, а к вам в отпуск, или в случае необходимости, если пригласите.

— А бороду зачем сбрил?

— Дурновкусие это все. Я тоже время от времени устаю на людей неприятное впечатление производить. Вы лучше расскажите мне, что это за безобразие у вас на столе стоит?

На директорском столе появился новый селектор. Корпус аппарат имел деревянный, и темные кнопки под кость. Производимый эффект усугубляла мрачнейшая медная инкрустация. Поверх коробки нового селектора, не то забавы ради, не то из каких-либо иных, не к ночи помянутых, побуждений, водружен был человеческий череп. Будь среди нас минимально знакомый с черепословием френолог, тут же отметил бы этот специалист принадлежность черепа в прошлом Предову Ивану. Слава Маев о френологии представление откуда-то имел и бывшего владельца черепной коробки опознал сразу.

— Я вот что еще сказать вам хотел, — продолжил Маев, понимая, что на поставленный вопрос ответа не получит. — Все обиднейшие экономические неурядицы, особенно в этой стране, происходят по причине слабой психической организации экономистов и руководителей, занимающих ключевые посты. Стремление же окружить себя частями мертвых тел трактовать можно только как признак нервной несостоятельности. А вам, глубоко вы мой уважаемый Игорь Ренатович, при вашем образовании и опыте такого рода бижутерия и вовсе не идет. Уж поверьте мне, хотя бы как консультанту.

— Зря вы так, Слава. Не стоит этому придавать такого значения. Я, наверное, просто старой подготовки человек и не умею уделять декору достаточно внимания. Если уж стоит на моем рабочем столе какой-нибудь странный предмет, то и пусть себе стоит, даже в том случае, если я его своими руками, в минуту душевной или какой другой слабости туда поместил.

— Хозяин — барин, а только мне в таких декорациях неуютно. Я уезжаю немедленно.

Маев, чуть ссутулившись, прошел насквозь длинный кабинет и вышел за дверь, постаравшись ею не хлопнуть.

Директор смотрел в окно, когда внизу появился Маев. Толпа рабочих расступилась перед ним, образовав тропинку от конторы и до самого стоящего за оградой «ситроэна». Маев шел согнувшись, однако как-то уверенно. Он находился в тех областях уверенности в себе, где она граничит не то с отчаяньем, не то с отчаянной же храбростью. Маев был уже глубоко в толпе, когда две человеческие стены вдруг сомкнулись. Не было шума, а вместо этого где-то, возможно, в мозгу у директора, раздался чавкающий всплеск. С таким звуком где-нибудь в восковых горах Проксимы Ориона принимает в себя пузырчатое озеро протоплазмы утомленного долгой охотой в лесах Тамбовской Губернии, покрытого слизью и чужой, дурно пахнущей кровью, одинокого биовульфа.