Чак Паланик - Обреченные

Ранние зимние сумерки окрашивают каждый утес в оттенок старинного золота. Золотой свет этого волшебного часа – тот же, что видит мой язык, когда я ем фондю из грюйера.

Мы обгоняем все новых паломников, лавируем между ними на крутой лестнице. Многие замедлили шаг – чувствуется движение горы, почти неуловимое перемещение; тучный, дородный материк тянут к северу. Корабельные двигатели в тысячу миллионов лошадиных сил стараются вытолкнуть нас из спокойного центра Тихоокеанского кольца; им это понемногу удается, и по фальшивой тектонической плите из пластика, словно по заливному, бегут вибрации. Соседние горы трясутся, будто огромные, до небес, груды желе. Наименее устойчивые из паломников оступаются и падают, отчаянно вопя. Видимо, благодаря большому опыту пребывания в шатком из-за наркотиков состоянии мистер К. держится на ногах твердо. Он мчит вверх, перескакивая по две, три, четыре ступени зараз.

– Мы должны спешить, – говорит Фест, порхая рядом. – Скотиниты разрушат этот чудесный мир быстрее, чем Всемогущий его заселил!

Я замедляю бег. Ноги слабеют от мысли, что я позволю скотинизму завершить нечестивую войну против человечества, этого поедающего телятину, испускающего углекислый газ, самовоспроизводящегося паразита. Как ребенок фанатичных защитников природы (из тех, что в знак протеста сидят на деревьях и считают, что Земля – живая), я не могу отрицать прелести планеты без людей. Еще симпатичнее мысль, что вся Земля будет только моей по крайней мере до следующего Хэллоуина. В этой блаженной изоляции я стану глотать книги целиком в один присест. Научусь играть на лютне.

– Спеши! – поторапливает Фест, кружа у моего плеча. – Иначе твоих навек проклятых родителей будут насильно кормить горячими испражнениями!

Есть для меня злорадная прелесть и в этой идее, учитывая, сколько микробиотической дряни мама с папой впихнули мне в рот.

Трудно принять мысль, что все умрут и все будет разрушено, – люди сейчас кажутся такими счастливыми. Улыбаются. Их маниакальные глаза блестят. Черные, азиаты, евреи, геи, квебекцы, палестинцы, индейцы, белые расисты, сторонники абортов и их запрета – они держат друг друга за руки. Обнимаются и даже целуются. Нет страха подцепить какую-нибудь заразу. Их не разделяют социальные условности, признаки статуса и положение в иерархии власти. Они счастливы так, как бывают счастливы люди, жгущие книги или обезглавливающие королей; они праведны.

Тем временем мистер Кетамин бубнит под нос, освежая в памяти мое послание. Его костлявое вытянутое лицо оттенка пламени освещено закатным солнцем. Он упорно повторяет: «Запретить исследования стволовых клеток».

Движение вызывает тошноту в серых мыслительных внутренностях моего мозга. Их мутит от неперевариваемого воспоминания о том, как в Нью-Йорке отец сказал: «Мэдисон была трусишкой».

Процессия впереди уперлась в «бутылочное горло». Кающиеся в мантиях ожидают разрешения проследовать под просторную арку – вход в храм на вершине. Рядом с нами четверо великанов держат на плечах портшез – закрытую стенками и завесами конструкцию, пассажиров которой не разглядеть за красными бархатными шторками. Там скорее всего мои родители. Я вытягиваю шею, чтобы рассмотреть получше. Толпа тем временем устремляется в достоверную копию внутреннего двора какого-то венецианского палаццо эпохи Ренессанса. На пышные цоколи и консоли потратили массу вспененной целлюлозы унылого цвета.

Среди множества фигур в капюшонах мистер К. приподнимается на цыпочки и кричит:

– Внимание! Слушайте все!

Кто-то дает ему зажженную свечу. Он поднимает ее над головой и держит, будто яркую мерцающую звезду.

Пойми, милый твиттерянин, для меня эффективное общение – самое важное. Родители настолько богаты потому, что самовыражение и проявление своих эмоций люди перепоручили другим. Любовь надо показывать поздравительными открытками, бриллиантовыми украшениями с конвейера или профессионально оформленными букетами роз с плантаций. Все просветления должны происходить по шаблону моей матери. Люди испытывают лишь те чувства, к которым она их подталкивает. Для них она Афродита. А мой отец, мой папа – дух времени.

Все свои самые главные заботы я вверила этой полудохлой кетаминовой гончей, мистеру Сити, который сейчас подпрыгивает и машет свечой, привлекая к себе внимание. Представь мой ужас, когда мистер К. выкрикивает:

– Стоп! – Он свистит, призывая к тишине, и продолжает: – Мэдисон говорит, вы все попадете в ад, если не будете слушать!

Головы в толпе оборачиваются и смотрят на мистера К.

– Ангел Мэдисон, – кричит он, – хочет, чтобы вы перестали сквернословить и рыгать…

Я поручила этому единственному человеку передать всю любовь, выразить которую сама не могла, попросила его рассказать о моих сожалениях и моей лжи. Однако, чувствую, дело принимает иной оборот.

Лица в проемах алых капюшонов глядят на мистера К. непонимающе. Они беспокойно ждут и озадаченно моргают.

– Мэдисон, – выкрикивает мистер К. и делает паузу, дожидаясь полной тишины. – Мэдисон Спенсер говорит, что единственный истинный путь к спасению – сосать ослиные члены!

О боги!

В этот самый миг я вижу родителей. Они откидывают капюшоны. На их искаженных лицах – потрясение и ужас.

И тут, не успев даже вдохнуть, мистер Кресент Сити, охотник за головами духов, падает замертво.

21 декабря, 14:22 по гавайско-алеутскому времени

Избиение, которого я полностью заслуживаю

Отправила Мэдисон Спенсер (Madisonspencer@aftrlife.hell)

Милый твиттерянин!

Никто ничего не понимает. Вернее, понимает, но неправильно.

В высоком – до небес – храме из переработанного пластика уже знакомый мне призрак вытекает из тела мистера Кетамина.

– Больше я не вернусь, – говорит, мотая головой, стоящая подле меня синяя эктоплазма в форме мистера К. Нас никто не видит. Все таращатся из-под капюшонов на засмертные останки посреди двора: на тряпичную куклу в оспинах и с косой на голове. Тем временем группа медиков проталкивается сквозь толпу и начинает выискивать у тела признаки жизни.

– Наконец-то сердце сдало. Аллилуйя, – говорит мне призрак мистера К. – Теперь-то уж насовсем.

Под нашими ногами континент Мэдлантида чуть дергается в сторону.

Мои родители, обнажив головы, смотрят, как медики делают трупу инъекции разнообразных реанимирующих препаратов. Носильщики укрытого бархатом портшеза опустили свою ношу, но его спрятанное за шторами содержимое остается тайной.

Участники прерванного на минуту обряда откидывают алые капюшоны и, не выпуская свеч из рук, продолжают бубнить генитально-экскреторные непотребства. Когда медики срывают с груди мистера К. неопрятную тунику и готовятся подключить провода к дефибриллятору, я понимаю, что вот он – мой шанс.