Джек Керуак - Сатори в Париже

И все–таки я хотел найти следы своей древней семьи, я был первым за 210 лет Лебри де Керуаком который вернулся во Францию, и я собирался ехать в Бретань, потом в английский Корнуолл (страну Тристана и короля Марка), а потом я хотел смотаться в Ирландию чтобы найти Изольду и словно Питер Селлерс [24] получить по жбану в дублинском пабе.

Смешно, но я так радостно насосался коньячку, что и впрямь собирался все это проделать.

Библиотека стонала скопившимися за столетия завалами записанного безумия, будто вообще стоит записывать безумие Старого ли, Нового ли Света, словно мой чулан с его немыслимыми завалами скопившихся тысячами старых писем, книг, пыли, журналов, детских боксерских программок, все это заставляло меня проснувшись как–нибудь ночью из глубочайшего сна стонать при мысли: значит, вот чем я и занимаюсь когда бодрствую? обремененность барахлом, о котором ни я, ни кто другой не удосужатся вспомнить, и не вспомнят, на Небесах.

Так или иначе, вот чем все это закончилось. Они не принесли мне этих книг. Думаю, если бы я попытался их открыть, они развалились бы на кусочки. А может, мне просто надо было сказать главной библиотекарше: «Скрутить бы из тебя лошадиную подкову, и подковать ею лошадь перед битвой при Чикамауге!»

12

Все это время я не переставая спрашивал всех в Париже: «Где похоронен Паскаль? А где бальзаковское кладбище?» В конце концов кто–то сказал мне что Паскаль точно похоронен где–то загородом, в Пор Руаяле, около своей набожной сестрицы, такой же янсенистки [25] , что же до бальзаковского кладбища, то ни на какое такое кладбище (Пер–Лашез) в полночь меня не затащишь, и все же, когда в три часа ночи мы мчались в безумном такси в районе Монпарнасса, мне закричали «Вот он твой Бальзак! Памятник на площади!»

«Остановите машину!» и я вышел вон, смахнул с себя размахом поклона шляпу, увидел статую, неясно сереющую в хмельном тумане улиц, ну вот в общем–то и все. И как бы смог я найти дорогу в Пор–Руаяль, когда едва способен отыскать дорогу в свою гостиницу?

К тому же их там и нету вовсе, одни их тела.

13

Париж это такое место, где легко пойти вечером прогуляться и найти именно то чего тебе совсем не надо, о Паскаль.

Пытаясь добраться до Оперы, я застрял в месте, где сотня машин сгрудились перед поворотом, и вместе с остальными пешеходами ждал пока они проедут, и они проехали, но я застыл глядя на еще одно автомобильное скопление, и еще, со всех шести сторон – Потом сделал шаг с бордюра мостовой, и тут же на меня вывернула машина, единственная, как отставший неудачник автогонок в Монако, и прямо на меня – я едва успел отпрыгнуть. Француз за рулем был совершенно убежден что никто другой не имеет права жить и торопиться к жене так же быстро как он – По нью–йоркской привычке я попытался перебежать путаный ревущий поток парижской улицы, но парижане просто стоят, и потом неторопливо пересекают улицу, предоставив всю головную боль водителю – И Бог ты мой, это срабатывает, я видел как дюжина машин провизжала тормозами с 70 миль в час до полной остановки чтобы дать пройти одному пешеходу!

Я отправился к Опере еще и затем чтобы поесть в каком–нибудь симпатичном ресторанчике, это был один из моих трезвых вечеров, посвященных одиноким вдумчивым гуляниям, но О эти зловещие готические дома под дождем, и я идущий посреди широких мостовых, подальше от темных подъездов – Эти ночные бульвары Нигдешнего Города, и шляпы, зонтики – Я даже газеты не мог купить – Тысячи людей шли с каких–то своих действ, где–то там – Я зашел в забитый ресторан на Итальянском бульваре, влез на высокое сиденье в самом конце стойки, один одинешенек, и смотрел, жалкий и беспомощный, как официанты поливают сырые бифштексы соевой подливой и другими приправами, как другие официанты носятся с дымящимися подносами вкуснейшей еды в руках – Один из них, симпатичный парень, принес мне меню и заказанное эльзасское пиво, и я попросил его обождать с остальным – Он не понял как это можно, пить без еды, потому что тоже принадлежал к братству французских застольных манер: — в самом начале они налегают на hors d`oeuvres [26] с хлебом, потом догоняются основным блюдом (все это время фактически ни капли вина), потом расслабляются и начинают растягивать удовольствие, а вот сейчас немного вина сполоснуть рот, сейчас время беседы, и настает вторая половина обеда, вино, десерт и кофе, терпеть все это не могу.

Ну ладно, допиваю я свое второе пиво, читаю меню и замечаю сидящего в пяти сиденьях от меня американца, но он выглядит таким мрачным в своем полнейшем отвращении к Парижу, что мне боязно как–то ему сказать «Эй, ты американец что ли?» — Он приехал в Париж, ожидая что всю дорогу будет оттягиваться под вишнями в цвету и с прекрасными девами на коленях, с танцующими вокруг него толпами, а вместо этого ему пришлось бродить по дождливым улицам одному среди всей этой тарабарщины, не зная даже где находится квартал борделей, или Нотр Дам, или какая–нибудь маленькая кафешка, о которых ему рассказывали дома в баре Гленнон на Третьей Авеню, ничего такого – И оплачивая свой сэндвич он прямо таки швыряет деньги на прилавок «Все равно вы не трудитесь мне объяснить что тут сколько стоит, и вообще засуньте–ка вы их сами знаете куда я собираюсь назад к своим старым норфолкским шахтам бухать с Биллом Эверсолом на скачках и делать все остальное о чем вы хреновы лягушатники понятия не имеете», и уходит прочь в своем бедовом обманутом плаще и разочарованных галошах –

Потом заходит парочка учительниц американок из Айовы, две сестры отправившиеся в великое парижское путешествие, похоже они поселились в гостинице где–то за углом, и не покидают ее кроме как в экскурсионных автобусах поджидающих у самых дверей, но они знают этот ближайший ресторан, и только что спустились купить парочку апельсинов на завтрашнее утро, а ведь во Франции есть только валенсийские апельсины, привозимые из Испании, а они такие дорогие так что вряд ли подходят для обычного завтрака [27] . Так что, к изумлению своему, впервые за эту неделю я слышу колокольно чистые тона американской речи: — «У вас тут апельсины есть?»

«Pardon?» – продавец за стойкой.

«Вот же они, в том стеклянном ящике», говорит вторая тетя.

«Окей – видите?» тыкая пальцем, «два апельсина», и показывает два пальца, и продавец вынимает два апельсина, кладет их в сумку и решительно гортанит раскатывая свои арабско–парижские «р–р»:

«Trois francs cinquante [28] ”. Другими словами, по 35 центов за апельсин, но тетушкам наплевать сколько это стоит, к тому же они вообще не понимают что он говорит.

«Ну а это что значит?»

«Pardon?»

«Ну ладно, я кладу деньги на ладонь и возьмите оттуда ваше ква–ква–ква, нам нужны апельсины, и все тут» и обе дамы разражаются раскатами визгливого хохота, будто у себя на крылечке, и чувак за стойкой вежливо сдвигает три франка пятьдесят сантимов с ее ладони, оставляет сдачу, и они выходят оттуда счастливые что не одиноки тут, как тот американец.