Чарльз Буковски - Записки старого козла

но мегги живет на другом конце страны в северном штате, так что этот вариант отпадал, оставалось отвечать на ее письма в надежде, что когда-нибудь она переберется поближе, настолько близко, что в один прекрасный день я ее все же выебу или спугну.

в конце концов этот беспросветный сухостой пришлось прекратить, письма продолжали приходить, но я просто перестал на них отвечать, ее послания по-прежнему представляли собой смесь крайней глупости с язвительным пессимизмом, но одно мое решение оставлять письма без ответа уже каким-то чудесным образом нейтрализовало их ядовитость, это был мудрый план — план, который долгое время вызревал в моем элементарном сознании: НЕ ОТВЕЧАЙ НА ПИСЬМА — И ТЫ СВОБОДЕН!

наступило затишье, я решил, что все кончено, крайняя мера сработала — будь безжалостным с безжалостными, будь дураком с дураками, тупицы и дураки всегда останутся таковыми, и ты с этим ничего поделать не можешь, а вот они могут тебя и охмурить, и одурачить, я разрешил вековую проблему — отторжение нежеланного, для того чтобы разрушить жизнь любого человека, не нужно целой армии, обычно достаточно одного мужика или одной бабы, обычно все и происходит один на один, даже когда армия идет на армию, муравьи на муравьев, кто угодно на кого угодно.

с моих глаз словно сняли шоры, я увидел вывеску над прачечной, какой-то умник установил: ВРЕМЯ РАЧИТ ЛЮБЫЕ ЛЕНИ, раньше я никогда ее не замечал, похоже, я стал еще свободнее, теперь ни одна мелочь не ускользала от меня, моему зрению открылись странные и даже безумные вещи, абсурдные, романтические и взрывоопасные, и главное — в них чувствовалась какая-то волшебная сила, вселяющая надежду в, казалось бы, безнадежное дело.

СМЕРТЬ ИЗОБРЕТАТЕЛЯ

Монтерей, ноябрь, 18 (агентство ЮПИ)

Мужчина из долины Кармель был убит собственным изобретением — устройством для разглаживания чернослива.

восхитительно! я снова жил на полную катушку! и вот однажды утром открываю почтовый ящик и вдруг — среди счетов за газ, угрожающих повесток от дантиста, открытки от бывшей жены, которую я и помню едва ли, приглашения на поэтические чтения бездарных поэтов — я нахожу письмо:

любезный бонго!

это ПОСЛЕДНЕЕ письмо, черт бы тебя побрал, сучий ты потрох! ты не ЕДИНСТВЕННЫЙ, кто бросил меня, но запомни: я переживу вас всех — всех, кто предал меня, — и буду наблюдать, как вас жрут черви в ваших могилах!

мегги

обычно так стращала меня моя бабушка, и ее пизды мне тоже не светило.

пару дней спустя, подскакивая от похмельной трясучки, я снова обследовал содержимое почтового ящика — снова несколько писем, открываю первое:

уважаемый мистер Буковски,

Ваша заявка на индивидуальный грант от Национального фонда искусств была рассмотрена Национальным советом при участии независимого жюри литературных экспертов, с сожалением вынуждены информировать вас…

вскрываю следующее:

привет, бонго!

вжаться в угол дьявольски вонючей комнатки в гостинице, где тишину нарушает только клацанье зубов о горлышко бутылки с винищем… глаза слезятся, ноги покрылись язвами; 51 письмо кануло в пустоту, 52-е в пути… знаешь, я опробовала все углы, это превратилось в кровавый круговорот… вышибли с лимонной фермы за слишком долгую отлучку (женитьба на свиноферме: четыре дня) и плохие сборы, вернулась во фриско и всего на день пролетела мимо рождественской подработки на почте, а был бы верняк… сижу в углу, погасила свет, жду радости и покоя, жду, пока баптистская церковь погасит красную неоновую витрину, тогда можно будет поплакать… беглый автобус на улице переехал собаку… хотела бы я быть на ее месте, а то ума не приложу, как бы самой… даже тут надо принять решение… черт, куда делись сигареты… вышла сегодня утром из миссии, в брюхе жжет от их немыслимой жрачки, прошлась по рынку, загляделась на всех этих милых девчушек с волосами как зимнее фрисканское солнце… ладно, какого черта.

М.

и еще:

дорогой бонго!

прости меня, уж такая я есть, попытайся хоть чуточку полюбить меня, сегодня привезли новый спринклер, старый совсем заржавел, посылаю стихотворение из «Поэтического Чикаго», я представляла себя, когда читала его. все, надо бежать, дети возвращаются домой.

люби меня,

мегги.

вложенное стихотворение аккуратно перепечатано, ни одной ошибки, ни одной помарки, слова. выбиты через два интервала с одинаковым нажимом, в одном и том же ритме, с любовью… кошмарное стихотворение, от него веяло мелкотравчатой тепленькой трагедией, в духе XVIII столетия — в дурном духе.

я все равно не отвечаю, вместо этого отправляюсь на работу — мусорщиком, меня знают в округе как облупленного, особенно мое начальство, мне это нравится, они смотрят сквозь пальцы на мое пьянство и не могут отличить Т. С. Элиота от Лоуренса Аравийского [70] Лоуренс Аравийский (Томас Эдвард Лоуренс, 1888–1935) — британский офицер и писатель, разведчик, сыграл большую роль в арабском восстании 1916–1918 гг. против турок, приведшем к созданию на Ближнем Востоке независимых арабских государств. В 1926 г. выпустил книгу воспоминаний об этих событиях «Семь столпов мудрости». , два или три дня я прихожу на работу вдрызг пьяный и все равно справляюсь.

мой телефон обычно стоит на автоответчике, это не означает, что я сноб, нет. просто в большинстве случаев меня совсем не интересует, что люди хотят мне сказать и как они собираются потратить мое время, но однажды ночью, когда я пытался укрепиться в мысли, что мне придется отправиться на работу, зазвонил телефон, так как все равно через пару минут мне предстояло отчаливать, я решил, что ничего серьезного мне уже не грозит, и поднял трубку.

— бонго?

— а?

— это… мегги…

— о, привет, мегги.

— послушай, я совсем не хотела навязываться… просто у меня крышу сорвало, наверное…

— да ладно, с кем не бывает.

— просто не презирай мои письма…

— ну, мегги, тут ведь как обстоит дело, на самом деле я совсем не презираю твои письма, они же такие приличные, что…

— ох, я так рада!

она оборвала меня, а я собирался сказать, мол, ее письма такие приличные, что наводят на меня ужас этой пылесосной скучищей… но она не дослушала.

— я действительно рада!

— ладно, — согласился я.

— ты не прислал ни одного своего стихотворения для нашего класса в институте.

— я постараюсь подобрать что-нибудь подходящее.

— я уверена, что подойдет любое.

— да, иногда и палач хорош в качестве аргумента…

— ты о чем?

— забудь.

— бонго, ты больше не пишешь? помнится, раньше твои стихи появлялись в каждом номере «Печальной мечтательности». Лили говорила мне, что ты уже несколько лет ничего не присылал, значит, забыл своих неудачников?