Заза Бурчуладзе - Надувной ангел

– Офицер Цинцадзе, – патрульный склонился к окну, – Ваши документы, пожалуйста.

– Сейчас, – Нино начала шарить в сумке.

Гурджиев спустил у себя окно:

– Здравствуй, – поздоровался с офицером. Тот оставил Гурджиева без ответа, взял документы у Нино, взглянул на водительские права:

– Почему превышаете скорость, гражданка Нино Дарчия?

Вместо ответа тявкнул Фуко.

Офицер вдруг оглянулся, почувствовав чье-то дыхание в затылок. Сзади никого не было.

– Фу! – Гурджиев унял собаку.

Офицер заглянул в «Форестер», оглядел пассажиров и собаку, заметил длинный пакет, торчащий в салоне из багажника:

– Что везете? – спросил.

Нико украдкой глянул на стоящую сзади них машину патруля, где сидел второй офицер. Пока Нино придумывала, что сказать, Гурджиев беззаботно ответил:

– Рыбу.

– Рыбу? – Офицер с подозрением присмотрелся к пакету, оттуда донесся глухой вой.

– Сом, – Гурджиев добавил, похлопал рукой по упакованному Чикобаве, – поющий сом.

Офицер положил руку на оружие, только сейчас впервые заглянул в глаза Гурджиеву и… покорно опустил руку. Всякое сомнение моментально улетучилось. Плечи опустились, лоб разгладился. Действительно, что могло быть в багажнике, если не поющий сом? Вернул Нино документы:

– Счастливого пути.

Нино завела двигатель, машина медленно тронулась.

Гурджиев высунул голову на улицу:

– Калистрату Цинцадзе [16]случайно никем не приходишься?

– Не знаю, – офицер потер затылок, снова почувствовал сзади чье-то дыхание, – кто такой Каллистрат Цинцадзе?

– Забудь… – крикнул Гурджиев стоящему на трассе офицеру. – Прощай, дружище!

Больше нигде не останавливались. Был шестой час, когда переехали мост над Алазани. [17]Рассветного солнца еще не было видно, горизонт только-только забрезжил. Мужчины спали. Природа просыпалась перед глазами Нино. Игра теней и цвета продолжалась всего несколько секунд. Было прохладно. Нино слегка ослабила акселератор, нажала на кнопку, чтобы спустить окно. В салон ворвался запах влажной земли и свежей травы. По одну сторону виднелись разбросанные по горам деревушки, чуть дальше – смутный призрак затянутого облаками Казбека, вдоль дороги проплывали кахетинские долины, поля, виноградники и рощи.

Когда на вершине горы появилась красная Греми, [18]Нино машинально отключила радио. Время будто замедлилось, раскинутое пространство на рассвете казалось бескрайним. Солнце всходило словно из бесконечности. Близость безлюдных полей, спящих виноградников, полинявших нив, неповоротливого Алазани, возвышенной Греми и призрак Казбека наполняли Нино непостижимыми эмоциями. Тишину нарушало лишь замогильное песнопение упакованного в целлофан Чикобавы. Нино сглотнула подкативший к горлу комок, вдруг ей захотелось перекреститься. Но какая-то сила не позволила. Невольно взглянула в зеркало и наткнулась на пристальный взгляд Гурджиева, качающего головой, как фарфоровый Будда. На его лице играла улыбка, одновременно осуждающая и сочувственная. Непонятно, кого он осуждал и кому сочувствовал…

– В Бога веришь? – спросила Нино.

Гурджиев задумался… как будто заглядывал своими близорукими глазами в самого себя, ища ответ. Затем через зеркало вперил взгляд прямо в глаза Нино:

– Боже упаси, – и резко расхохотался, – ха-ха-ха…

Нино не поняла, что Гурджиева так рассмешило – ее вопрос или свой собственный каламбур. Фуко залаял, как будто поддерживая Рая. От шума проснулся и Нико. Сразу узнал место – подъезжали к Сабуе.

Нино остановила машину у часовни, крытой выцветшей черепицей. Гурджиев опустил окно – Фуко высунул голову, обнюхал воздух. Поблизости не было ни души. Только где-то далеко в поле шагал крестьянин с косой через плечо. Нико запомнил церковь не настолько обветшалой и маленькой – с прошлого раза она словно уменьшилась в размерах, как старуха. К тому же на ней росли деревья и какие-то кусты, как бородавки с волосами.

Мужчины вытащили Чикобаву из багажника, внесли в часовню… и замерли. В углу кто-то спал. Некое подобие кровати было сооружено из кирпичей и доски, и на этом ложе лицом к стене свернулся калачиком какой-то коротышка. Его лохмотья, казалось, были сняты с огородного пугала.

Нико быстро огляделся. Перед ним располагалась небольшая каменная комната. Где-то пять шагов в ширину и десять – в длину. Место соединения земли и стены заросло мхом. Рядом с кроватью валялось пыльное бревно, а на нем – заткнутая тканью на манер «коктейля Молотова» бутылка, наполовину наполненная какой-то мутной жидкостью, и газета с яичной скорлупой и засохшей хлебной коркой. На стене висел небольшой холст. Художник явно перестарался – вокруг головы у Спасителя был не нимб, а целое пламя, словно кто-то поджег Ему волосы. Лицо получилось чрезмерно длинным, а глаза – слишком большими и неестественно голубыми. Сгоревшие свечки на закопченных камнях вокруг холста напоминали желтых червяков.

Мужчины тихо положили упакованного Нугзара на пол. Фуко начал обнюхивать мох. Гурджиев достал перочинный нож из кармана, обрезал целлофан вокруг Чикобавы. В часовне вмиг завоняло. Мужчины поставили Нугзара на ноги, приставили его к стене в углу, с трудом согнули ему руки. Тот сразу начал молиться еле слышным хрипом – будто обрадовался, – как странник, вернувшийся к родному очагу. Нико достал из кармана салфетку и обтер ладони, запачкавшиеся маслом. В это время проснулся коротышка. Лениво привстал в кровати, протер глаза и уставился на гостей. У него было опухшее лицо, лохматые волосы и застарелая редкая щетина. Мужчина пригляделся сначала к Гурджиеву, затем с Нико перевел взгляд на Чикобаву. Наконец, увидел и собаку, которая показалась ему огромной белой крысой-переростком. Тут он неожиданно достал из-под матраса пастуший посох и замахнулся им как мухобойкой.

– Кто вы такие, черт возьми? – возмутился он сипло; за звуками подтянулся и винный перегар.

И нахмурился, хотя и безрезультатно. С такого жесткого бодуна он даже муравья не смог бы напугать. Скорее сам бы перепугался при виде того же муравья.

Фуко не залаял, только удивленно уставился на лохматого.

Быстро оценив ситуацию, Гурджиев поднял руку и произнес:

– Мы пришли с миром, мастер!

Человек чуть-чуть опустил занесенный посох.

– Кто вы такие, я спрашиваю? – спросил, уже смягчившись, гонор его куда-то исчез.

– Гм, кто мы такие… – Гурджиев понизил голос, будто вверял тайну, и украдкой указал на Чикобаву: – Вот он, главный.

Человек оглядел стоящего в углу Нугзара и невольно сам понизил голос:

– А он кто такой?

– Он пришел после меня, но стал впереди меня, и я не достоин даже развязать ремни его сандалий, хоть и пребывает он бос, – Гурджиев ответил шепотом, – и из его пиалы мы приняли уже добро за добро. – Затем спросил: – Готов к тому, чтоб тоже принять из его пиалы добро за добро?