Саймон Ингс - Бремя чисел

Затем, проведя еще какие-то анализы, врачи обнаружили, что Дебби беременна. Отец настаивал, чтобы беременность прервали. Одно из того немногого, что он мне сказал — причем сказал без обиняков, когда мы стояли с ним лицом к лицу буквально в паре дюймов друг от друга, так близко, что я ощущал, как от него пахнет лосьоном после бритья: он настаивает, чтобы его дочери сделали аборт. Ко мне это не имело ровно никакого отношения. А поскольку переубеждать его было бесполезно, я и не стал заморачиваться. Когда же Дебби заявила, что хочет сохранить ребенка, я понял: пора сматываться. Все те три месяца, пока мы с ней обитали под одной крышей, меня утешала мысль, что Ной Хейден, так же как и я, ни разу не трахнул ее. И вдруг выясняется, что это совсем не так. Скажу честно, открытие малоприятное. И ни за какие коврижки я не соглашусь выступать в роли отца его ублюдка.

Ничего не произошло. Никто не позвонил. Никто не пришел колотить кулаками в мою дверь. Когда я через пару дней пришел в больницу, Дебби уже выписали. За ней приехал отец и увез ее домой.

Было в этом неожиданном исчезновении нечто от волшебной сказки. В нашей квартире осталась ее одежда и кое-какие личные вещи. (Вернее, теперь уже в моей квартире.) Она вырвалась в окружающий мир, но ее вновь похитили. Может, Дебби вообще никогда не существовала?

Я позвонил Мириам и вернулся на работу в общество.

— Моя мать страстно верила в могущество образования. После того, как умер отец, она сказала мне: «Ты должен научиться магии белых людей!»

Всеобщий смех.

Отлично. Так держать. Главное, помни: на прошлой неделе подобная же публика, состоящая из доброжелательных белых, училась в Африканском центре при Ковент-Гарден шить под руководством Салли Мугабе национальные одежды жителей Черного континента.

Магия белых!

«Традиционные знания» белых людей, мог бы сказать он. «Умения» белых. Их «культура». Но он научился, обращаясь к жителям западных стран, избегать напыщенных фраз. Рассказывая историю, которую они от него ждут («Когда я был простым пастухом, пасущим коз, моя мама сказала мне…»), он пользуется словом «магия», хотя и понимает, что со стороны, возможно, имеет довольно глупый вид.

Сегодня вторник, 4 марта 1969 года, и в библиотеке прославленного философского общества, что находится в центре Лондона на Гоуэр-стрит, Жоржи Каталайо, президент ФРЕЛИМО, рассказывает о Мозамбике, стране, в которой он родился. О семенах революции, которые он сеет на родной земле. О той серьезной угрозе, которую представляют для нее он сам и его товарищи — образованные революционеры.

При колониальном режиме, говорит Каталайо, бюрократическая карьера — единственный путь, открытый перед образованным чернокожим. Бессмысленное перебирание бумаг — вот и все, что ему дозволено.

У Каталайо асимметричное, почти уродливое — если бы не улыбка — лицо. Дешевый, но опрятный костюм. Как бы забавно это ни звучало, но на вид он — типичный бюрократ.

— Когда европейцы уйдут, мы упраздним ее, как шибболет: эту власть не столько пера, сколько бумаги-копирки. Именно из-за нее мы так часто и оказываемся — к нашему великому сожалению, но и к нашей личной выгоде тоже — колониальными правителями в собственной стране.

Хотя я нахожусь в дальней части зала, возле окна, из которого отчаянно сквозит и где все звуки поглощаются уличным шумом, риторика Жоржи Каталайо щекочет мне кожу на затылке.

Когда я вернулся к своей работе, то обнаружил, что общество стало проявлять нешуточный интерес к политике антиколониализма. Меня это приятно удивило. Но не более того. Общество было ненасытным и обладало желудком быка. Оно уже давно привыкло жадно набрасываться на любую крошку новизны, слизывать начисто, до последней капли жира все свежее. Более того, оно научилось превращать эту жвачку, какой бы неудобоваримой та ни была — движение «Черные пантеры», журнал «Нова», Свободная Любовь, — в густое и легкоусвояемое варево, которым могли кормиться даже самые престарелые его члены.

По утрам я занимался перекладыванием бумажек в библиотеке или печатал на машинке короткие заметки для многочисленных бюллетеней. Днем, борясь с мучительной зевотой, торчал в зале прилетов аэропорта Хитроу, прижимая к груди табличку с именем очередного нашего гостя. Допустим, Льюис Нкози. Или Деннис Брутус.

Я — курьер и фактотум общества. Я показывал гостям достопримечательности Лондона. Я водил их в кафе, пил с ними чай, за который платил из своих карманных денег. Напоминал им о графике мероприятий. Вовремя приводил в конференц-зал.

Всякий раз, поднимаясь по белой лестнице к входной двери, наш очередной выступающий обязательно останавливался перед неброской медной табличкой и хмурил брови. Меня неизменно изумляло, каким образом обществу удается привлекать в свои стены ораторов. Ни один из них, входя в холл, украшенный изображениями магнолий, не испытывал по этому поводу радости. Что им такого наобещали? Они молча следовали за мной по лестнице в лекционные залы, внимательно рассматривая все вокруг. Вид у них был такой, будто они пробудились от колдовского сна.

Джошуа Нкомо. Агостиньо Нето. Лидер АНК Оливер Тамбо. Холден Роберто в последнюю минуту отказался приехать. Из-за болезни, гриппа, я так и не увидел Бенедикто Киванука. Много лет спустя Иди Амин прикажет его казнить. Причина? Киванука отказался вынести обвинительные приговоры тем, кто оказался не по нутру диктатору. Глава Гвинеи-Бисау Амилкар Кабрал говорил так тихо, что я не мог расслышать его слов со своего места.

В отличие от Джоша и его команды наши докладчики, будущие президенты и государственные деятели в изгнании, в своих строгих методистских галстуках выглядели на редкость зрелыми личностями.

Каталайо рассказывает собравшимся, что в двадцатипятилетием возрасте шведские миссионеры организовали ему стипендию, хотя до этого он окончил разве что начальную школу. Тем самым они вырвали его из глухой провинции и поместили в среднюю школу имени Дугласа Лейна Смита в Лемане, в северном Трансваале. Именно здесь Каталайо наткнулся на книгу, которая оказалась тяжелее и внушительнее, чем любой фолиант, который когда-либо попадал ему в руки, включая Библию. Книга была настолько огромна, что ее издали в двух томах — «А — К» и «Л — Я».

— Помню, как я учился читать по-английски по этой книге. Подумать только, учиться английскому языку по философскому словарю! Даже не верится.

Считается, что анархистов политика не интересует. Однако эти удручающе серьезные африканцы с их войнами приводили в ужас моих друзей из Холланд-парка. Каким революционным изменениям в человеческих отношениях могут дать жизнь какие-то там политики с их допотопным идеологическим багажом и неотличимыми друг от друга лидерами? Джош, старейшина Холланд-парка, напрасно пытался наставить меня на путь истинный. «Что такое наши действия, наши захваты, наши тщательно отрепетированные „ситуации“, как не попытки разрушить диалектическую связь между собственностью и частной жизнью, попытки уничтожить эту наркотизирующую диалектику, из которой некогда возникло само государство?» Вот такими риторическим дубинками он наносил мне удары.