Саймон Ингс - Бремя чисел

До меня они никогда в жизни не видели учителя. Они полагали, я знаю, что делаю.

Со всех сторон ее окружают белые, но слегка грязноватые стенки старой чугунной ванны. Сейчас ранее утро, вторник, 30 августа 1983 года. Стейси собирается на похороны Гарри Конроя, своего деда, отца матери.

Она лежит в ванне и разглядывает себя, думая о том, как вода рассекает человеческое тело на две части. Есть верхняя часть Стейси: колени, грудь… конечно же, голова, не надо забывать о невидимой голове. Это загорелая, дышащая воздухом часть ее тела. Есть и другая, более массивная — спина, зад, ноги. Это — бледная подводная часть.

Стейси лежит в воде. Ей четырнадцать лет, и сегодня будут хоронить ее деда, человека, который заменил ей отца и восемь лет активно участвовал в ее жизни, когда Мозес Чавес угодил за решетку. Она будто зачарованная следит за тем, как по собственному желанию способна вызвать изменения в своем теле, поднимая или опуская в воду те или иные его части.

Стейси медленно погружает в воду руку, наблюдая, как пальцы изгибаются, проникая в другой мир. Сейчас пальцы кажутся сломанными. Ей известно, что это явление называется рефракцией, им рассказывали об этом в школе. Свет, входя в воду, изменяет направление. Свет всегда избирает самую легкую дорогу. А вода, в силу своей плотности, задерживает его движение. Поэтому свет меняет направление, изгибается, ищет наиболее быстрый путь. Свет оказывается умнее, чем мы предполагаем.

Чего не скажешь о ее теле, оно слишком мясистое и массивное, чтобы вступать в такие же отношения с водой. Ему все равно. Оно проходит сквозь воздух и воду одинаково бесчувственно, особенно сейчас, когда вода в ванне остыла. Пальцы Стейси едва ощущают разницу между воздухом и водой — лишь легкое покалывание кожи при переходе из одной субстанции в другую. Эта зыбкая граница подобна щекочущему прикосновению острия ножа.

— Ты еще не вышла из ванны? — кричит мать.

— Подожди немного! — откликается Стейси и, вернувшись из мира грез в реальность, тянется за мылом. Мать считает, что у нее есть дурная привычка засиживаться в ванне. Наверное, так думают о своих дочерях все матери. Сегодня не тот день, чтобы вступать в споры по этому поводу.

Стейси вспоминает, что, когда она была совсем маленькой, Мозес, желая доставить ей удовольствие, разрешал набрать в ванну столько воды, что та доходила ей до подбородка. Тогда девочка смотрела вниз и думала: что это за голубовато-зеленое существо? Просто невероятно, что это чужое плавучее тело действительно крепится к ее голове.

Ее зовут Стейси Конрой. Это имя стоит в свидетельстве о рождении, Конрой — девичья фамилия матери, под этим именем Стейси числится в школе в классном журнале. Оно ей не нравится, и, работая на телевидении, она может выбрать себе другое.

Стейси часто снимается в телевизионной рекламе. У нее уже немалый опыт: в первый раз она появилась на телеэкране еще в шестилетнем возрасте. И дело даже не в деньгах. Ее дед, Гарри, промоутер борцовских поединков, в свое время создал целую собственную империю. Два помощника, которых он нанял управлять ею вместо себя, уже давно не считают нужным получать свое официальное жалованье. Принадлежащие Стейси опционы, подарки деда на Рождество и на дни рождения (она сможет распоряжаться ими, когда ей исполнится двадцать один год), гарантируют ей учебу в колледже и безбедное существование еще долгие годы.

Дебора, мать девочки, тоже не слишком на нее давила. Скорее наоборот, всеми силами пыталась уберечь дочь от чрезмерного увлечения телевидением. Инициатива исходила от самой Стейси. Она обожает наряжаться. Девочка выросла среди костюмов, накидок, масок, стрекота швейных машинок, острого запаха гримерок, туалетов и раздевалок. Она прекрасно знает эти запахи и может выделить из сотни подобных ароматы тех или иных типов грима, спиртовых растирок и мазей. Как-то раз, когда ей было четыре года, Стейси, случайно оставшись одна во время выступления борцовской команды Гарри Конроя, отправилась бродить среди трейлеров. Ее обнаружили только ближе к вечеру, причем в довольно странном обличье: замотанная, словно мумия, в бинты, на руках перчатки с блестками, на голове — шлем на несколько размеров больше ее головенки. Девочка сидела и плакала, напуганная тем, что запуталась в звездно-полосатой накидке, принадлежащей кому-то из борцов.

— Театр у меня в крови, — произносит Стейси, стоя перед зеркалом в спальне и удивляясь собственному телу. Оно всегда пугало ее подобно непослушному щенку или котенку, с которым не знаешь, как обращаться. Оно растет, и от него можно ждать все новых и новых пакостей: волосы в подмышках, кишечные газы, угри на носу.

Дебора входит в спальню, не постучавшись. В этом и так нет ничего хорошего, не говоря уже о том, что она застукала Стейси неодетую перед зеркалом.

— С тобой все в порядке, милая?

Деборе хочется, чтобы дочь крепко обняла ее. Это можно сделать по двум причинам: во-первых, мамочке станет легче, и ей не нужно будет притворяться, что Она Успокаивает Собственную Дочь («Как ты себя чувствуешь, моя золотая?», «Иди сюда, моя птичка, ну подойди к мамочке, моя рыбка!»). Во-вторых, можно вытащить из ее волос эти чертовы японские палочки, которыми она чуть не выколола мне глаза.

На Деборе черное кимоно — вернее, сшитое из черной ткани, потому что черный фон почти не разглядеть за блескучими драконами, цветками лотоса и мускулистым полуобнаженным самураем. Лицо покрывает слой белого грима, глаза обведены красным карандашом — искусство следует за безутешно скорбящей натурой. Накладные трехдюймовые ногти подождут до той минуты, когда они с дочерью подъедут к собору Святого Патрика, потому что ей еще вести машину. Сейчас они живут не в самом Майами, а в Белль-Глейд, на южном берегу озера Окичоби. Это довольно далеко, и машины похоронных бюро Майами сюда не ездят. Дебора утверждает, что с удовольствием сядет за руль; по ее мнению, это успокаивает нервы.

Никому из проезжающих мимо не придет в голову, что мать и дочь едут на похороны.

Дебора одета гейшей. Наряд Стейси относительно скромен, если не считать, что она нацепила зеленый парик, а на шею повесила серебряную цепочку с амулетом Бена Доносо. Лишь бы только не потерять его!

— Что ж, пойдем, моя цыпочка, — говорит Дебора, выпустив дочь из объятий.

Ее запас ласкательных анималистских обращений, похоже, иссяк. Сидя в машине в ожидании дочери, Дебора вынуждена прибегнуть к средствам из репертуара покойного отца:

— Пошевеливайся, обезьяньи мозги!

Фамилия Стейси — Конрой. Этой фамилии не хватает убедительности. Недостает ей и правдивости. Она не соответствует натуре Стейси. Кроме того, в ней нет даже отголоска личности человека, которого девочка считает своим настоящим отцом. Того, кто женился на ее матери, кого Дебора каждый месяц навещала в тюрьме — вплоть до дня освобождения. Именно его образ запечатлен в первых светлых детских воспоминаниях. И вот этот человек исчез, нарушив правила условного освобождения. Мозес Чавес, отпетый преступник.