Майкл Тернер - Порнографическая поэма (The Pornographer`s Poem)

Пришлось согласиться. Робин придумал десяток объяснений, которые можно было представить маме. Впрочем, оказалось, что она даже не заметила мою новую прическу.

Когда я вышел на улицу, шел снег. Дом коллекционера оказался довольно скромным по сравнению с соседними усадьбами: одноэтажное ранчо в окружении подстриженных кустов. Хозяин, робко улыбаясь, сам открыл дверь. От его говорливости во время нашей первой встречи не осталось и следа. На самом деле у него был несколько рассеянный вид, как будто мы оторвали его от какого-то дела. Как оказалось, он обедал.

Из прихожей, куда я вошел, через открытую дверь была видна столовая. Вокруг обеденного стола сидело с дюжину гостей. Они ели что-то похожее на шербет, поддерживая светскую беседу. Я не успел как следует рассмотреть их, поскольку коллекционер сразу же повел меня в другую комнату. Там он попросил меня располагаться и готовить все, что нужно для показа фильма, сказав, что они скоро закончат обед и придут. Он расчистил место на стене для экрана. Я поблагодарил его, стараясь выглядеть профессионально. Однако вместо того, чтобы оценить мой профессионализм, коллекционер осмотрел меня сверху донизу и сказал, что я прекрасно выгляжу. Он особенно похвалил мою рубашку. Я был просто уничтожен. Я подумал, не уйти ли мне немедленно, но после короткого размышления решил не делать этого, а лучше продемонстрировать мой профессионализм на деле.

Я установил проектор, зарядил фильм и стал ждать. Через открытую дверь до меня доносились голоса из столовой. Один из них особенно привлекал внимание. Он был низкий и сильный; его обладатель, очевидно из Англии, говорил неспешно, но твердо, правильно и ясно. Я бы решил, что голос принадлежит мужчине, если бы еще в прихожей не заметил, что говорит женщина. А говорила она вот что:

— …так что да, полагаю, это было в 1963 году, мы были в Нью-Йорке, да, и как раз только что посмотрели «Тело-глаз» Кароли Шнееманн. Прекрасная работа. И Мартину очень понравились эти зонты — он просто влюбился в них. Он сказал, что собирается купить их. Я сказала ему, что это невозможно — ведь они были частью представления Кароли. В наше время, как каждому известно, представления стали совершенно эфемерными и беспредметными. Так что ни у кого не может даже возникнуть мысли купить реквизит. Потому что он используется в спектакле. Но для Мартина все было просто. Он сказал, что просто подойдет к артистке, когда та смоет грим, и предложит сто долларов.

Смех. Мужской усталый вздох. Затем вялый протест:

— Да нет, Джо-Джо, все было совсем не так. Я не говорил, что собираюсь…

Но Джо-Джо не дала ему договорить.

— Мартин повернулся ко мне и сказал чванливо: «Я член комитета, и — черт возьми! — я сделаю все, что захочу!»

Смех.

— Тогда я сказала, что в таком случае он должен купить и артистку, поскольку без нее работа бессмысленна, неполна и вообще не имеет никакой ценности. Совсем как этот мальчик в соседней комнате.

Пауза.

— Я имею в виду — давайте не будем обманывать себя, — что, когда будем смотреть фильм, настанет момент, когда мы обнаружим, что смотрим на этого молодого человека, спрашивая себя, как могло случиться, что он вошел в наши жизни со своим фильмом, в котором, как нам сказали, есть сцена совокупления женщины с собакой. Вы понимаете, о чем я говорю? Каким образом этот молодой человек будет навсегда связан для нас с фильмом?

Никто ничего не ответил. Я почувствовал неприятный холодок внутри. Из столовой доносился только скрип ложек о тарелки. Что же теперь? Скажет ли кто-нибудь что-нибудь наконец? Сменит тему? Или продолжит в том же русле? Я не мог смириться с мыслью, что они сидят и молча думают обо мне. Может быть, они размышляют, слышал ли я слова Джо-Джо? Но вот наконец кто-то заговорил. А, коллекционер.

— Мартин, но скажите мне, вы находили зонтики Шнееманн фаллическими, или же они скорее символы йони [39]?

Мартин ответил не сразу. Но даже когда ответ наконец последовал, понять его было невозможно. Все, что я понял, — что рот говорящего был набит до отказа. Мой вывод тут же подтвердила Джо-Джо, упрекнувшая Мартина в том, что он говорит с набитым ртом.

Через пять минут вся компания переместилась в комнату, где я сидел. Все ухоженные, у всех одежда в серых тонах, натянутые улыбки, сдержанность, которая приходит с деньгами. Они расселись на стулья и диваны парами — шесть пар. Всем за сорок. В руках у них были чашки и блюдца. Никто не посмотрел в мою сторону. Коллекционер спросил, готов ли я. Я ответил, что да.

— О’кей! — сказал он, улыбнувшись, и выключил свет.

Это был единственный случай, когда меня не просили показать «Любимую собаку» второй раз.

Я вернулся на квартиру Робина в одиннадцать. Я устал и хотел сразу идти домой, но он настоял на том, чтобы я ему рассказал, как все прошло. Он заставил меня рассказать все до мельчайших подробностей. Это оказалось хорошей идеей: припоминая подробности прошедшего вечера, я сам смог понять истинный смысл событий.

Я рассказал Робину о скромном доме коллекционера, о Джо-Джо и других гостях, о нечаянно подслушанном мной разговоре. Я рассказал о разговорах после показа фильма, о том, как гости спорили друг с другом о том, почему «Любимая собака» не имеет отношения к искусству, как это было глупо и обидно, о том, кому фильм не понравился больше всего и почему. Я рассказал и о том, как в ходе обсуждения на меня не обращали никакого внимания, как я сидел в стороне и слушал рассуждения об испорченности молодежи в наши дни и отсутствии у нее вкуса. Я рассказал также о мужике по имени Томас, который колебался, не позвонить ли копам, чтобы они конфисковали фильм, о его жене, которая стала плакать, чувствуя, что нарушила закон, посмотрев этот фильм, о ее страхе попасть в тюрьму, где ее, по ее словам, непременно изнасилуют ручкой от метлы по причине ее хрупкой красоты, о том, как это вызвало признание другой женщины, что ее дочь пристрастилась к наркотикам и что, если ее в конце концов приговорят к тюремному заключению, мать сама убьет ее, не в силах пережить такого позора.

И это было только начало! Эти люди были сумасшедшими. Абсолютно не в своем уме. Хотелось как можно скорее уйти, но удерживала мысль, что, сделай я это, мне никогда не видать денег за работу и все мучения пойдут прахом. Робин спросил, что все это время делал коллекционер. Я ответил, что он дирижировал ходом разговора, поддерживал его, если тот начинал затухать, и любезно поощрял гостей говорить дичайшие вещи. Что же касается Джо-Джо, она при каждом удобном случае вскакивала, делала несколько фотографий, что-то записывала в свой блокнот и снова подсаживалась к коллекционеру и о чем-то с ним шепталась. Робин спросил, не слышал ли я, о чем они говорили. Я ответил, что нет. Мне не удалось уловить ни слова. В этот момент меня осенило. Я понял, что на самом деле происходило у коллекционера.