Кристофер Ишервуд - Одинокий мужчина

Если бы меня угробил тот грузовик, говорит он себе, удаляясь на кухню, сейчас здесь был бы Джим, и он входил бы в эту дверь с бокалами в руках. Все так просто, именно так.

НУ вот и мы, — говорит Шарлотта, — только мы вдвоем. Ты и я.

Они пьют кофе после ужина. Жаркое вполне удачное, хотя почти не отличимое от привычного ему, так что отношение этого блюда к Борнео наверняка чисто типографское.

— Только мы вдвоем, — повторяет она.

Джордж неопределенно улыбается, не зная, ждать ли чего-то посерьезнее, или это расслабляюще-сентиментальное последствие алкоголя. Они уговорили на двоих полторы бутылки.

Но тут, неспешно и задумчиво, как бы между прочим вспомнив свои обыкновенные женские хлопоты, она добавляет:

— Полагаю, через день-два нужно будет освободить комнату Фреда.

Молчание.

— Я думаю, пока я этого не сделаю, я не поверю, что все окончательно решено. Нужно сделать что-то такое, убедительное. Ты понимаешь?

— Да, Чарли, кажется понимаю.

— Конечно, я отошлю Фреду все, что понадобится. Остальное можно где-нибудь хранить. Под домом полно места.

— Ты намерена сдавать его комнату? — Джордж решает уточнить, ведь если так , это дело лучше обсудить.

— О нет, я на это не способна. Только не чужаку, во всяком случае. Комната не слишком изолирована, это может быть лишь член семьи… Боже, надо отвыкать от таких слов, это лишь привычка… Но ты должен понять, Джо, это может быть только близкий мне человек…

— Конечно, я понимаю.

— Ты знаешь, это странно, но мы теперь в одной лодке. Наши дома слишком малы, и слишком велики для каждого из нас.

— Как на это посмотреть.

— Да… Джо, милый… Можно спросить одну вещь? Я конечно не собираюсь лезть в твою душу, и все такое…

— Валяй.

— С тех пор, как… ну, уже прошло какое-то время — ты по-прежнему желаешь жить в одиночестве?

— Я никогда не хотел жить в одиночестве, Чарли.

— Ох, я знаю ! Прости, я не об этом…

— Знаю, что не об этом. Но все в порядке.

— Я знаю, что для тебя значит ваш дом. Ты не собираешься когда-нибудь переезжать, а?

— Нет, всерьез нет.

— Нет… — (немного тоскливо). — Я так и думала. Наверное, пока ты там, ты чувствуешь себя рядом с ним, это так?

— Может и так.

Она наклоняется, с душевным пониманием сжимая его руку. Затем тушит сигарету, и, к облегчению для обоих, бодро заявляет:

— Не принесешь нам еще выпить, Джо?

— Сначала посуда.

— Да ладно, милый, подождет! Утром я вымою. Знаешь, мне даже нравится . Хоть чем-то занять свои дни. Ведь почти нечем…

— Не спорь, Чарли. Не поможешь, я и сам справлюсь.

— Ох, Джо…!

ИТАК, спустя полчаса, они опять в гостиной, полные бокалы в руках.

— Зачем притворяться, что не любишь? — Вызывающе, с кокетливым упреком спрашивает она. — Конечно ты должен скучать, конечно хотел бы вернуться — ты сам это знаешь !

Это одна из излюбленных ее тем.

— Я не притворяюсь, Чарли, ради Бога! Будто не знаешь, что я-то бывал там, и не раз — в отличие от тебя. Я не спорю, с каждым приездом мне нравилось там все больше. Еще точнее, теперь я считаю, что возможно это самая необычная страна мира — и самая удивительная смесь. Все меняется, и ничего не меняется. Вряд ли я рассказывал тебе, что в середине прошлого лета, когда мы с Джимом были в Англии — если помнишь, мы путешествовали по Котсвольду. Так вот, однажды утром мы приехали на мини-поезде по железнодорожной ветке в настоящую деревню из поэмы Теннисона — сонные долины, медлительные коровы, воркующие голуби, древние вязы — и особняк елизаветинских времен вдалеке за деревьями. А на платформе нас встречали два служителя в точно такой же форме, какую носили носильщики в девятнадцатом веке. Только эти были неграми из Тринидада. А билетный контролер у ворот оказался китайцем. Я чуть не помер от восторга. То есть, до совершенства только такого финального штриха здесь и не хватало.

— Не думаю, что это мне понравилось бы, — говорит Шарлотта.

Какой удар по ее романтизму, еще бы. Он нарочно поддразнивает ее. Только ее трудно сбить с толку. Она жаждет продолжения, пребывая в мечтательно-хмельном настроении.

— А потом вы отправились на север, — напоминает она, — осмотреть дом, где ты родился, да?

— Да.

— Расскажи мне о нем!

— Ох, Чарли — я уже сотню раз рассказывал!

— Расскажи еще раз — пожалуйста , Джо!

Она настойчива, как ребенок, и Джордж редко ей отказывает, особенно после нескольких бокалов.

— Раньше это была ферма, представляешь. Построена в 1649-м — год, когда был обезглавлен Карл Первый…

— 1649! Ах, Джо — ты только представь себе!

— Там, в окрестностях, есть еще несколько ферм, намного старше… Дом, конечно, не раз перестраивали. Нынешние его обитатели — хозяин его телевизионный продюсер из Манчестера — практически переделали все внутри. Добавили лестницу, еще одну ванную, модернизировали кухню. Потом они писали мне, у них уже центральное отопление…

— Какой ужас! Должен быть закон по защите таких прекрасных старых зданий. Это же безумие — модернизация всего на свете; подозреваю, они подцепили такую моду в этой чертовой стране.

— Не дури, Чарли, душа моя! Там же раньше невозможно было жить. Дом из местного камня, который впитывает в себя всю окрестную сырость. А ее там хватает, в их климате. Даже летом стены липкие, а зимой смертельный холод, если в комнатах хотя бы несколько дней не топить. В погребе могильный запах, книги плесневеют, обои отслаиваются, оправы картин в пятнах от сырости…

— Как ни старайся, дорогой мой, все равно получается ужасно романтично. Прямо как „Грозовой перевал“!

— На самом деле, это уже почти пригород. Если пройтись немного по аллее, попадаешь на шоссе, откуда каждые двадцать минут ходят автобусы на Манчестер.

— Но ты же говорил, что дом на краю вересковой пустоши?

— Ну да, так и есть. Такой странный, двойственный мир. Если смотреть из окон позади дома — где собственно я и родился — тот пейзаж со времен моего детства ничуть не изменился. Домов там и сейчас почти не видно — лишь каменистые склоны холмов с редко белеющими точками ферм. А вокруг старого фермерского двора конечно деревья; они были посажены задолго до моего рождения для защиты от ветров — там они очень сильные — и на гребне холма растут гигантские буки, их особенный шепот, похожий на шум волн — вот самый первый звук на моей памяти. Порой я думаю, может, именно поэтому мне всегда хотелось жить близ океана…

Что-то происходит с Джорджем. Ради Чарли он воскресает былое, сам погружаясь в его шарм. Он замечает это — но какой от этого вред? Даже забавно. Еще один способ измерения состояния опьянения. Ничего страшного, пока его слышит только Чарли. Пьянея от его слов, она глубоко и благодарно вздыхает; хотя другие наверняка скажут, что под кайфом скорее он сам.