Юрий Андрухович - Московиада

Но я не сразу воспользовался им, поскольку на моем пути возникла совершенно безосновательно Астрид. Полуполька, полушведка, но гражданка Америки. Аккредитована в Москве каким-то информационным агентством. Должен сказать, что на выставке «Мемориала», которую я роковым образом решил посетить, ни один из экспонатов не произвел на меня такого сильного впечатления, как она. Прошу меня понять правильно, Ваша Королевская Проницательность, она не была экспонатом той выставки. Просто посетительница, обращавшая на себя внимание нескладными движениями и жутким акцентом.

С того дня я пережил все стадии сумасшествия, мелодраматического идиотизма в западном стиле.

Мы встречались на всяких станциях метро, каждый раз на другой. За те полтора-два месяца я почти наизусть выучил схему Московского ордена Ленина метрополитена имени Ленина (Кагановича). Потом мы пьянствовали. Оказывается, в Москве можно купить все — любое алкогольное пойло — от «мартеля» до «малибу». Теоретически об этом знают все, на практике только я. Мы набирали полные сумки прекрасных по форме и содержанию разноцветных бутылок, шутя при этом, что новое вино следует наливать в новые мехи, потом всаживали фантастические, на мой взгляд, суммы в такси, совершая колоссальные автопробеги из одного конца мегаполиса в другой, а потом десантировались на очередной «хавэре», где раскладывали свои сумки, пардон, меха, просто на полу и устраивали какую-то безумную, по масштабам древнеримскую, оргию, обязательно заканчивавшуюся пением и битьем бутылок о стены. Мне нравилось с ней. Еще никогда я не чувствовал себя таким легким, свободным и беззаботным гражданином мира. Она открыла мне целый материк неизвестной раньше Москвы — Москвы валютной с гостиницами и барами, куда я проходил мимо офицеров в штатском, гордо изображая глухонемого бельгийца, в то время как она независимо помахивала перед их капитанскими носами всякими своими удостоверениями, — и сезам открывался: вспыхивали люстры, ковры толщиной в ладонь заглушали наши шаги, двухкомнатные люксы пахли сибирской тайгой или колумбийской сельвой — в зависимости от нажатой кнопки, и семисотлетнее баварское пиво «лёвенброй» можно было заказать непосредственно в номер. Платила, ясное дело, она. Рядом с ней я познал всю мудрость дзена, а также старую коммунистическую мудрость про «два мира — два образа жизни». Поскольку мы были верноподданными Его Королевской Милости Алкоголя (боже сохрани, никаких намеков или аллюзий!), то быть еще и верноподданными Секса нам не слишком удавалось. Как правило, мы засыпали между пустых бутылок, полуобнявшись, но так ничего более существенного в этом смысле и не достигнув. Бывало, мы лазили друг по другу, путая собственные волосы с ворсом ковров, а ноги столов с ногами официантов. Бывало, мы блевали. Как-то мы попробовали вместе купаться в ванне, но утро застало в ванне меня одного, одетого, зато она, совершенно голая, лежала рядом на полу, и рельефный кафель отпечатался у нее на боках. Все это очень смешило нас. Астрид повторяла, что таким образом, при ее посредничестве, этот вонючий, проклятый, несправедливый, зажравшийся буржуазный Запад поделится своим богатством (при моем посредничестве) с полуголодным искалеченным Востоком. Так что мы делали великое всемирное дело.

Конец всему этому положила Галя, с которой я тогда начал встречаться параллельно. Ее не устраивало мое традиционно опухшее лицо, постоянная сонливость, сопровождающаяся довольно выразительным отупением, мои не слишком убедительные упоминания о каком-то романе в стихах, который будто бы отнимает все мои силы, а главное — мое нежелание оставаться у нее на ночь. Наконец она раскусила во мне хронического алкоголика и начала грозить знакомым наркологом, ведомственным диспансером и принудительным лечением. Однажды она, не пожалев нервов, выследила меня с Астрид и устроила мне отвратительный мордобой перед входом в гостиницу «Россия». Астрид долго не могла понять, что происходит и кто эта ненормальная русская женщина. А потом начала хохотать. Просто помирать со смеху. Даже предложила, чтобы дальше мы встречались втроем. И зря. После того вечера я больше никогда ее не видел. Думаю, ее уже нет среди живых. У меня есть подозрение, что Галя подбросила ей одну из своих подопытных кобр. Яд подействовал молниеносно.

Никто из обслуги и не догадался об истинных причинах смерти Астрид. Ее отвезли в Америку на самолете с пересадкой в Париже. Мне удалось снова подняться на ноги, но Гале я долго не мог этого простить. Я больше чем уверен, что когда-нибудь она и на меня напустит свою змеюку. Вот к какой женщине я сейчас направляюсь, Ваша Королевская Милость. И пусть хранит Вас Бог от таких запутанных отношений с бабами, как у меня, простите, пожалуйста.

Вот он, этот дом-обломок, дом-инвалид, дом, из которого растут деревья, дом — старая крепость, дом, где никто не живет, кроме одной сумасшедшей, которая любит ядовитых рептилий и тебя, фон Ф. Может, ты тоже рептилия? Может, твой язык давно уже раздвоился, размяк в алкоголе и треснул от словоблудия? Но дом красивый. Именно теперь, в зябкой разрухе, с черными окнами и раздолбанными балконами, под дождем, который не желает остановиться. Вообще, что с ним думают делать? Сносить? Жаль: уникальный образец модерна, начало века, расцвет капитализма в России, серебряный век декадентов, ницшеанцев, толстовцев, соловьевцев, евразийцев, мистических анархистов, молодых самоубийц и еще бог знает чего. Реставрировать? Некому. Все строители стоят в очередях за красным крепким. В связи с такой своеобразной ситуацией старую Москву реставрируют финны или турки. Особенно турки — добрые наши южные соседи, работящая нация, чье само название является для нас синонимом слова «болван». Но только они, турки, могут спасти Москву, как когда-то гуси спасли Рим, от окончательного распада и запустения.

Самое главное — что у Гали до сих пор не отключили свет, воду и газ. И пока это будет, она останется здесь, потому что ей больше некуда идти. Одна в пустом рассыпающемся доме. Вслушиваясь в ночные визжания котов. Бесстрашная и прекрасно тренированная. Охраняемая любимыми змейками, шипящими в стеклянных коробках… Она открывает тебе и стремительно — даже как-то слишком — возвращается в комнату. Никаких объятий, поцелуев, горячих слез, а-а, пришел, ну и черт с тобой, мокрый, как щенок, небритый, вспомнил, что я существую на свете, а мне все равно, пришел ты или нет, не надо делать меня счастливой… Продираюсь сквозь кущи омелы, вымахавшей у порога, и вхожу. Обжита фактически только одна комната. А коридор пустой, если не обращать внимания на стеклянные коробки. Но в полутьме змей не видно. Чуть слышно какое-то равномерное шипение, но это, возможно, шипит, плавясь, маргарин на взрывоопасной кухонной плите.