Михаил Липскеров - Весь этот рок-н-ролл

И тут нас подняла какая-то рука.

– Смотри, Кристи, – сказал голос, переходящий от поздней юности к ранней взрослости, – последний лист… Как у О’Генри…

– И второй рядом… – ответил девичий голос. – Прямо парочка…

– Как мы с тобой…

– Да ну тебя, Джем, – засмеялась девочка. – Давай возьмем их в гербарий…

– Нет, только этот, – сказал юноша и поднял меня. – Тот, другой, уже какой-то потрескавшийся…

«Возьми ее!» – во весь ослабленный осенью голос крикнул я.

– Ну что ты, Джем, как можно их разлучить, – сказала девочка. – Возьмем оба.

– Да что ты, Кристи, смотри, его тело уже превратилось в прозрачную ломкую сеточку. Мы его даже не донесем до дома. А этот…

«Да, да, да! – кричал я неслышно. – Возьмите меня! Смотрите, какой у меня пронзительно алый цвет! Даже когда я высохну где-нибудь меж листьями свежевышедшего тома БСЭ «вологда – газели», то и тогда я буду таким же алым!..»

А Кристи молчала. Да и что она могла сказать… Знала, что женщины стареют нагляднее мужчин. Правда, живут дольше… Но не всегда, не всегда, не всегда. Я глядел на нее, а она глядела куда-то в сторону, не видя меня, не слыша меня, не познав меня. А потом взлетела с тротуара и опустилась под колеса ГАЗ-51 с духовым «Не спи, вставай, кудрявая»…

И как будто ее не было. Никогда.

А я остался жить.

Кристи положила красный кленовый лист между листьями второго тома «Поднятой целины», и мы пошли на Трубную площадь к праздничному базару, чтобы купить пирожные эклер по шесть рублей штука. Но не дошли. К нам подвалил здоровенный малый из стиляг.

– Нехорошо, чувак, – сказал он, – клеить чужих чувих. Нехорошо.

Здоровый был стиляга. Ох, здоровый. Конечно, в «Крокодиле» они – хиляки, соплей перешибить можно, но этот был какой-то нестандартный. Пожалуй, это его соплей меня можно.

– А что?.. – омерзительно заменжевался я, и у меня также омерзительно ослабли колени. Жутко захотелось писать. – Я ничего. Мы – по школе, по классу. А так я ничего. Ты, парень, не так понял…

Кристи молча смотрела на меня. А я смотрел в сторону. И Кристи ушла вместе со стилягой. Я смотрел им вслед. Ох как тошно смотрел… И вместе со мной вслед им смотрел трехногий пес.

Итак, Керт Кобейн верхом на вороном коне, то есть паровозе «Иосиф Сталин» выпуска сорок первого года, мчался по просторам родины чудесной в поисках некоего Михаил Федоровича, совершенно мистической личности, который и учился где-то когда-то поблизости, а может быть, и не поблизости, но который почти наверняка отодрал телок Керта и Игги Попа в их наличном присутствии, причем телки считали, что этот предполагаемый Михаил Федорович, деря их, был в своем праве, а чем это право было закреплено, им известно не было.

Женщины по каким-то им самим непонятным признакам чуют нутром того самца, который в своем праве, и наступает у них приятная слабость и безбрежная готовность к собачьей покорности, хотя бы только что она и пальцем не могла пошевелить от плотской усталости с близким человеком. А Брит и Тинка были девчушки простые, без душевных заморочек, вот и не совладали с телом своим. Да и обещаний никто никому не давал. Поэтому Керт Кобейн, руководствуясь путеводной точкой на пачке папирос «Беломор», мчался на паровозе «Иосиф Сталин» выпуска сорок первого года по дождям милой моему сердцу России, страны рабов, страны господ тысяча девятьсот восемьдесят третьего года. И зла на Тинку и Брит не держал. Тем более что томления страсти уже не обременяли его чресла, все-таки он успел пару-тройку раз содрогнуться в пароксизмах семяизвержения в приемное устройство Тинки, а возможно, и Брит до появления мистического Его, возможного Михаила Федоровича, который и ответит Керту на вопрос вопросов, а именно: в чем заключается этот самый вопрос вопросов.

Паровоз «Иосиф Сталин» сорок первого года выпуска мчался во глубине сибирских руд. Хотя и не очень понятно, зачем он там оказался. Не спрашивайте меня об этом. Не надо. Товарищ паровоз «Иосиф Сталин» сорок первого года выпуска и пачка «Беломора» знают, что делают. И остановился он среди глухой дождливой прогалины в тайге, где сильно непривольно раскинулся городишко Замудонск-Могдогочский. По хитро переплетенным рельсам, меж которыми торчали будки таинственного происхождения, брел какой-то потомственный мужичок и бесцельно стучал по ним молотком на длинной рукоятке. Видно, был в этом какой-то смысл. А то, с какой стати? Хотя в бесконечных просторах моей родины стать того или иного действа определить не часто удается.

Паровоз «Иосиф Сталин» остановился как раз напротив палатки с простой, как правда, вывеской «Вино». А в оконце палатки было лицо грузинской национальности по имени Гэри Мурашвили. И он торговал чистым грузинским вином под названием «Хванчкара». Именно этим я и объясняю остановку именно у этой палатки паровоза «Иосиф Сталин» сорок первого года выпуска.

А с другой стороны палатки остановился пассажирский поезд без обозначения точки отправления и точки назначения. Двери вагонов с лязгом раскрылись, и из вагонов выпало по лейтенанту с ведрами в руках. А из одного, купейного, выпрыгнул подполковник артиллерии и хриплым боевым голосом крикнул вдоль состава:

– Товарищи офицеры!

Товарищи офицеры подобрали себя с околовагонного пространства и по мере возможностей вытянулись по стойке. Ну, какая у кого получилась.

– Итак, товарищи офицеры, стоянка поезда на этой, мать ее, станции, двадцать минут. Рядом, как вы, мать вашу, видите, стоит, мать ее, палатка, в которой, мать его, грузинский человек Гэри Мурашвили продает, мать его, вино «Хванчкара». У вас, товарищи, мать вашу, офицеры, может сложиться, мать ее, мысль, что эту, мать ее, «Хванчкару» он продает, мать их, всем, кто, мать их, хочет ее купить. Предупреждаю вас, товарищи, мать вашу, офицеры, что так, мать его, оно и есть. Поэтому приказываю. Всем командирам, мать их, рот повагонно с, мать их, обеденными ведрами выдвинуться к палатке с, мать его, грузином для приобретения…

Полковник внезапно запнулся, голова его упала на грудь, потом поднялась и с немым вопросом оглядела вытянувшихся лейтенантов. Некоторое время стояла (воцарилась) тишина. Потом лейтенант, качавшийся, словно былинка под злобным сирокко, около двенадцатого вагона, не выдержал пытки молчанием и полувопросительно прохрипел:

– Мать его, товарищ подполковник?..

Подполковник ожил:

– Благодарю за службу, лейтенант Липскеров!

И Керт Кобейн узнал в молодом лейтенанте Того, кто беспардонно оприходовал Тинку и Брит и кто, возможно, владел ответом на вопрос о вопросе. Короче, Керт узнал Михаила Федоровича. Только неизмеримо более молодого. Керт было рванул к нему, но резко помолодевший халявный чесальщик уже стоял в очереди с десятилитровым эмалированным ведром с художественной надписью «12 рота».