Елена Георгиевская - Инстербург, до востребования

Миша принадлежал к специфическому типу евреев: если это мужчины, то фанатичные хасиды (вариант для ассимилянтов: вдохновенные технари-атеисты), сохраняющие, однако, благородную сдержанность манер — сумасшедшие лжемессии, разносящие всё вокруг себя в щепки, как Шабтай Цви, относятся к другой породе, о которой надо говорить отдельно; если женщины — поэтессы и художницы с птичьими профилями, тихой укоризной во взоре и камеями на груди (вариант для молодёжи: бусы из обожжённого дерева, стихи от мужского лица и посыл «не мешайте мне, пожалуйста, смотреть на вас как на мусор»). Есть в них, несмотря на свойственную им интеллектуальную отстранённость, что-то очень земное, несмотря на их мягкость — что-то хищное. Кажется, их невозможно вывести из себя. Конечно, это не так, ведь все мы всего лишь люди.

Некоторых из них способна взбесить критика в адрес еврейских мамаш. Кажется, человеку, в семнадцать лет покинувшему дом, проще убить в себе еврейского сына. Это не так, ведь он всего лишь еврей. Есть такая вещь — коллективное еврейское бессознательное.

Мишина мать, Наталья Семёновна, оказалась малоприятной бесформенной горбоносой тёткой с плохо прокрашенными волосами и вечно растекающейся по физиономии косметикой. Она обожала обвешиваться недорогим золотом и причитать: «Когда я иду вечером с работы, всё время боюсь, что меня ограбят». Это был лишний повод привлечь внимание к себе и своим побрякушкам, но Асе на украшения было плевать. Наталья Семёновна просекла это и напряглась — не потому, что «женщина обязана любить драгоценности», а потому, что женщина, равнодушная к ним, заодно проявляла безразличие к ней, Наталье Семёновне.

Узнав, что семейной паре проще эмигрировать, следовательно, Мише придётся расписаться с этой журналисткой, ведьма предложила Асе подробно побеседовать в кафе. Подальше от Миши, отчима и других отвлекающих факторов.

Идти рядом с Натальей Семёновной было сущим мученьем: она еле ползла, то и дело разевала рот, словно акула, и прыскала в него из ингалятора. Собственно, деньги на личного тренера, который за несколько месяцев избавил бы медузу от проблем со здоровьем, у неё были, но ведьма предпочитала тратиться на сладости.

— Мы раньше в Харькове жили, в Украине полно жлобов, они думают только о еде! — сокрушалась Наталья Семёновна. Она трещала без умолку, напоминая прожорливую сороку, и прилюдно ковырялась в зубах перламутровыми когтями. Ася старательно отворачивалась, но её всё равно подташнивало. — Вы сколько зарабатываете, Асенька?.. Я надеюсь, вы поправите свои дела. Ведь так нельзя. Вы хотите двухкомнатную с мансардой купить? А жить потом на что, ведь надо питаться как следует? Я Мише всё время говорю, чтобы не забывал ужинать, а ему и дела нет. Вы будете за этим следить? Миша, вы знаете, на меня совсем не похож, он в отца. Тоже был красивый парень, когда я его встретила, в семьдесят пятом году. Но плохо зарабатывал поначалу, поэтому мы так ценим стабильность. Знаете, он очень нравился одной девушке из хорошей семьи, Гале Ройтман…

Сдохни, медуза. Обожрись и сдохни.

— Да, да, я вас внимательно слушаю.

— Ася, я надеюсь, вы не феминистка?

— А почему вы спрашиваете?

— Я ненавижу феминисток. Они разрушают семью.

Конечно, разрушение института семьи — это самое страшное для таких, как ты: ведь только в пределах кухни вы научились командовать, вы — авторитет только для собственных детей, которые от вас смертельно устали.

— Похоже, что я собираюсь разрушить вашу семью? — спокойно спросила Ася.

Ведьма прекратила жрать и уставилась на неё круглыми, как у курицы, глазами:

— Но вы же не феминистка?

— Почему вы так решили? У вас довольно странные представления о феминизме. Вы, наверно, часто читаете жёлтые газеты.

— Ася, почему вы пьёте пиво? Это — напиток конюхов.

— Украинское — да. Как видите, это «Erdinger». Более плебейской мне кажется привычка целыми днями есть, считать деньги в чужом кармане и с апломбом рассуждать о том, в чём совершенно не разбираешься.

— До свидания, Ася.

Миша пришёл через несколько дней. Это сейчас ей показалась бы смешной сама мысль о том, что он мог не придти, а тогда помстилось, что еврейская мама способна окончательно заглушить голос здравого рассудка своим кудахтаньем.

— Если бы я женился на Гале Ройтман, я бы умер, — сказал он. — Ты бы её видела. Помочь тебе собрать мебель? — Ася уже переехала на другую квартиру — двухкомнатную, но без мансарды.

— Я бы вообще запретила музыкантам собирать мебель и таскать тяжести.

— Нормальные музыканты используют синтезаторы. Мы, работающие в акустике, обречены на вымирание. А хотя бы готовить можно?

— Ага.

— Я, кстати, не пускаю мать на кухню, когда готовлю. Она только мешает своими советами, и ещё у неё тяжёлая энергетика. У тебя очень светлая, хотя, вроде бы, ты эгоистка, и всё должно быть иначе.

— И что мне с ней делать? — спросила Ася. Полуободранная комната была заставлена рулонами обоев, кусками гипсоплиты и мешками с клеем. Картина Бёрн-Джонса «Любовь среди руин». — Что мне с ней делать, с драгоценной матерью твоей?

— Поменьше общаться. Она тебя возненавидела с первого взгляда. Такое уже было. Все остались живы. Может, и на этот раз национальная солидарность пересилит отсутствие политической.

Этого не случилось.

«Неужели опыт Древнего Рима, либертинажа восемнадцатого века и хипповских коммун ничему не научил человечество?

Сколько можно говорить о том, что для просвещённого человека давно должно было перестать существовать в виде проблемы и начать существовать исключительно в виде средства разнообразить свою жизнь? Мне будут возражать, что этот опыт научил человека высоко ценить семейные отношения. А вы посмотрите вокруг хорошенько, и увидите, как кто что ценит.

Университетские юноши, сколько можно цитировать Розанова, Бердяева, Фёдорова и прочий заплесневелый бред? Зачем вы разглагольствуете о „долге“ и „целомудрии“, как семидесятилетние? Ваш долг — понять, что если у соседа на пять сантиметров больше, чем у вас, и ваша жена знает об этом, то это ваши проблемы, ведь это у вас там на пять сантиметров меньше, а не у вашей жены.

Некоторые считают, что изменять можно исключительно козлам, ведь помимо козлов есть мужчины нежные, внимательные и понимающие. А знаете, как от этой нежности и сантиментов на третий день начинает тошнить? А понимают они всё через жопу, у них так голова устроена. Ну, как не изменить такому человеку?

Отдельные персонажи считают, что женщина и не должна сохранять никому верность. Это они начитались де Сада, или у них просто крыши поехали. Все женщины якобы должны принадлежать всем мужчинам и не оказывать никому сопротивления, а мужчины должны добиваться своего силой. Разовьём эту мысль: каждый мужчина должен принадлежать каждому гею, который сильнее его физически, а также всем геям вообще, так как группа геев сильнее отдельного взятого мужчины. Как вам это нравится?