Елена Георгиевская - Инстербург, до востребования

«Обыватели говорят: творческий человек — тряпка. Не больше и не меньше, чем среднестатистический инженер, просто творческого человека достали среднестатистические инженеры до самого сердца, потому он и пьёт, и сходит с ума. Если он тряпка, то это красная тряпка для быка.

Писателям было бы всё равно, получат ли они ближе к пенсии Нобелевскую премию, если бы каждый из них научился быть самой лучшей красной тряпкой для быка.

Это всё, чем мы можем быть. Книга не в состоянии стать газовой камерой. Мы привыкли переоценивать себя в этой литературоцентричной стране и совсем забыли, что она для нас чужая, и что мы, в сущности, можем очень мало.

Я ненавижу — как Золя обвинял. Не дураков, а глупость, не подлецов, а подлость, не воров, а воровство. Не мужчин, а тупость и самонадеянность. И не женщин, а бабство, которого во мне, слава богу, очень мало. Не женственность, а именно бабство: ограниченность, жеманство, мелкую лживость. Шире надо брать, шире. Создавать, а не составлять из кусочков.

Поэтому я ненавижу глупое хихиканье, сплетни, слёзы, выставленные на всеобщее обозрение, разговоры о детях, домашнем хозяйстве и женских болезнях. Ещё я ненавижу нашу филологию, свою проклятую специальность, о которой я так долго ничего не понимала. Это умышленное, изощрённое, с отягчающими вину обстоятельствами убийство языка и литературы, за которое ряд учёных следует подвергнуть публичной интерпретации по всем её основным одиннадцати видам.

А мне плевать, сколько критиков имело автора на протяжении двух-трёх социокультурных эпох, — лишь бы автор был стоящий. И плевать на выходные данные книги — лишь бы в книге была правда. И пусть книга выпущена в дрянном переплёте, на газетной бумаге и с опечатками — если она стоящая, то она останется стоящей.

И ещё. Мне тяжело общаться с дураками и детьми, потому что я не дура, и у меня не было детства.

И вот чего бы мне по-настоящему хотелось. Уйти по-английски, не возвращаясь, не сожалея. Уходить всегда, когда остоебёт, когда перестанешь видеть в происходящем хотя бы толику смысла. Это не бегство. Это свобода. Это — антирутина. Я разучусь зависеть. Мои вены станут бритвонепроницаемыми. Я выздоровею, как выздоравливала уже не раз. Слава богу, я более самодостаточна, чем некоторые другие.

Мне кажется, что мир похож на жидовскую мацу, которую я никогда не съем. Если бы я ещё смела утверждать, что я — незаурядный человек, но я всего лишь отворачиваюсь от уродов, потому что устала делать вид, что я такая же, как они. Я прохожу мимо величественного здания, привлекающего внимание большинства, потому что за нейтрально оформленным фасадом мне видятся смутные контуры синагоги, а за ними — свалка, Тель-Хара, долина Хенном. Я — вечный голос убитой чужаками Пруссии, я красивая женщина, которая, несмотря на свою красоту, никому не нужна. Стало быть, я — реальная смерть».

Чтобы не слушать пьяный трёп на тему «кто с кем спит», Ася отошла поближе к книжным стеллажам и стала разглядывать корешки. Посетители интеллектуального кафе пили, брали книжки почитать, совали их в сумку и сбегали. Продавец был откровенно пьян, а продавщица сидела в нижнем баре и обсуждала с официантками проблему абсурдности бытия. Из колонок лился интеллектуальный шансон:

Это был мэтр, легенда и гений русско-еврейско-московского шансона Псой Короленко. Дальше просто ехать некуда.

— Ко мне подходил один чувак с твоего курса и просил рассмотреть его дурацкий сценарий под названием «Постмодернист, или На краю унитаза». Он принимает меня за полного мешугинера! Кто даст мне деньги под всё это дерьмо?

— Это Валера, не обращай на него внимания.

— А на что обращать? У меня есть деньги на выпивку для тебя. Есть деньги даже на цветы. Но, damned me, где я возьму столько денег на ваше авангардистское кино, которое никому не нужно?

Ася взяла ультрарадикальный журнал с верхней полки. Невнятно-агрессивные коллажи с краткими телегами под ними — «долой политкорректность, менты, феминистки и негры — говно». Боже милостивый, со вздохом подумала она, раньше было модно говорить, что художник должен смотреть на вещи по-детски. Теперь он что, должен смотреть на вещи, как впервые нажравшийся водки подросток? И только дураку неясно, что ведёт этот липовый радикализм вполне себе обратно, к непробиваемому, на века, патриархату и ксенофобии.

А коллажи — на тройку с минусом, особенно цветовая гамма. Как говорил один старый суриковский препод, «яичница с луком» [5] Идиоматическое выражение, принятое в среде художников старой школы. Означает слишком яркие цвета (особенно сочетание жёлтого и зелёного). .

Да, зря она сюда пришла.

В Москву её вытащил старый собутыльник Саша Остропольский: мол, некий знакомый его знакомых по семейным обстоятельствам на пару месяцев уезжает в известное государство и не хочет, чтобы на его место в известную организацию взяли неуча, который превратит его рабочий компьютер в электронный сумасшедший дом, или карьериста, с которым он учился в одной академии, — подсидит же, сволочь. Вдобавок подвернулась переводческая халтура. Можно было и не уезжать ради этого в Москву, но болотистый городишко Twänksta давно уже стоял у Аси поперёк горла. Она сменила sim-карту и отдыхала от сообщений овцы.

Всё было бы хорошо, если бы не приходилось жить в квартире Остропольского, то есть, квартира была не Саши, а его любовника, с которым они постоянно ссорились. Мужчины-бисексуалы, которые не могут поделить баб, — изысканная и трогательная картина.

— Чего ты читаешь неизвестно что? — Остропольский возвращался за стол с двумя рюмками водки и неизвестным молодым человеком лет двадцати пяти, наверняка евреем. Как там говорил выдающийся патриотический автор Роман Иванов: «Эта странная угловатая красота, свойственная сефардским выродкам, чьи предки смешались с жадным и хищным племенем хазар, ни за грош продав свою библейскую простоту и бескорыстие». Одет он был в простой чёрный свитер, стопроцентно купленный на рынке, и потёртые джинсы, но у него были вьющиеся волосы, большие чёрные глаза и такие ресницы, что актриса, рекламирующая тушь «Max Factor», повесилась бы от зависти. Было ясно, что Остропольский имеет на него виды.

— Это Миша Руткевич, у него сейчас мать тоже в Кёниге живёт, — сказал Саша. — Если ты слышала «Дварим», это что-то вроде «Клезмастерс», но менее раскрученные, он сейчас их скрипача замещает. Кстати, не разъяснишь, что за дурь мне всё время приходит на телефон?