Сергей Коровин - Прощание с телом

Вот так, иронически обсуждая одну знакомую, мы с ним приготовили орудия лова и какое-то подобие застолья, причем Колька к снастям даже не притронулся. То есть когда я настраивал поплавки и грузы, он расставлял посуду и нарезал хлеб, а когда я привязывал поводки, он ввинчивал штопор и вытаскивал пробки, я насаживал наживку, а он разливал вино. «Ну что такое полдюжины? — серьезно заметил Колька, оценивая запах хереса. — Вы меня извините, но у вас совершенно нет чувства реальности. Коробка, вот это я понимаю, и то это нам на один зуб, потому что они не крупные. Будем здоровы», — и, положив в рот раковую шейку, коротко пригубил хрустальный стаканчик. Все показалось мне очень вкусным, но я приказал сделать паузу: надо было торопиться, пока речку не выключили. Колька, конечно, ничего не понял, а я собрал рачьи очистки: лапки, скорлупки, растер их, смешал с речным песком и забросил на прикормку — пусть несет до самого устья, пусть почуют, чем сегодня мы угощаемся и угощаем. Тем временем солнце село, и над самыми кронами далеких сосен показалась робкая звезда, сильно запахло водой. Я плюхнул для проформы одну донку в лещовую яму, а вторую просто спустил под причал, туда, где мое странное видение открыло мне тайну груды автомобильных покрышек между сваями, — на крючки я нацепил мясо из клешней. Лески туго натянулись, оставалось только подвесить колокольчики. Теперь мы сидели в складных креслах и пускали над плоской и красной от неба рекой сигаретный дым.

И все-таки, думал я, что это было? Что означает ощущение бесконечного скольжения по касательной какого-то тела? Я что, спал, как утомленный любовник, или галлюцинировал, как возбужденный бесплодной погоней преследователь?

Колька же, не прерывая раздумий, ловко разламывал панцири, шумно высасывал сок, откусывал хлеб, жевал, запивал, смаковал, время от времени оглядывая светлый полуночный пейзаж рассеянным взором, поднимал бровь и шевелил губами, очевидно, пребывая с кем-то в диалоге, скорей всего с Анной.

«Ну, а вы верите во всю эту чушь?» — спросил он вдруг вслух, и я не нашелся что ответить. Что значит: веришь, не веришь? Жирного-то взаправду убили, и Вышенского тоже. Причем не в парадной и не трубой, как у нас теперь принято. «Нет, — сказал Колька, — я имею в виду: вам не страшно?» Мне? А чего это мне страшно будет? Знаете, как говорят бывалые люди: не страшно быть дедушкой, страшно спать с бабушкой. Вот, например, Аньке есть чего бояться, потому что есть что терять, больше всего она дорожит близостью с вами, вы для нее и муж, и сын, и брат, и отец, и любовник, и кучер, и повар, и собеседник — я же помню, каким она была раньше чудовищем. А у меня нет тут сокровищ. «Чего смешного? — сказал я. — Да, я такой».

И вспомнил о своей птичке. Спит, наверно, подумал я, и тоже ничего не боится. Когда она затащила меня под одеяло, то я напрочь забыл о всяких раках — мы же впервые оказались в постели, где нас ничего не разделяло. Теперь мы могли по-настоящему познакомиться. «Я хочу попробовать тебя на вкус», — сказала она, но там еще пробовать было нечего, я совершенно растаял в ослепительном свете своих открытий: родинка возле пупочка, волосок у сосочка, трогательная живая неровность кружочков, будто посаженных артистической рукой, легкие голубоватые тени под сахарной белизной кожи, горячее биение глубинных жилок и прохладная гладкость покровов. Она нисколько не стеснялась, а даже наоборот — всячески потакала моему любопытству, хотя и призналась, что всегда считала себя страшно некрасивой. Я кинулся уверять ее в обратном, но она не слушала меня. «С некрасивыми девочками у нас, знаешь, как поступали на факультете… — услышал я ее горячий шепот, — …на черной лестнице, где русская кафедра… надо просто прийти и сидеть там… а некоторые нехорошие мальчики знают про это место… он подходит… просто погладит по головке… она отвернется… он тогда расстегивает…»

Сбивчивое бормотание походило на репортаж, то есть как будто она действительно была не со мной, а в прокуренных закоулках зеленого здания факультета, свидетелем или участником — пока непонятно — событий, совершенно невероятных и неожиданных.

У меня внутри что-то пронзительно заныло, будто я глянул вниз с немыслимой высоты на эти самые замызганные ступени, хотя такого ракурса не существует — уж я-то знал факультет, все-таки почти десять лет там проболтался — потому что эта крохотная лесенка в пять ступеней ведет из коридора второго этажа к заколоченной двери на чердак. Это — бред, но так же, как вчера под дождем, шумная волна адреналина снова накрыла меня с головой. «К ней нужно подойти с какими-нибудь пустяками, — продолжала она, — и, если она не посмотрит в глаза, как бы между прочим погладить по голове… и расстегнуть брюки… она может даже отвернуться, но это ничего не значит… как только он коснется ее лица, она возьмет его в ладошку… член!., о, какая подвижность оболочки на твердеющем сердечнике… она прижимает его пальчиками к щеке, обхватывает у основания и сдвигает губами с него крайнюю плоть…»

А после она смеялась: «Ты что, с ума сошел? Я туда даже не поднималась, я же никогда не курила».

В Кольке тем временем проснулся ветхозаветный пафос, и он, не забывая о любимой рюмочке, обличал, проклинал, прорицал:

«Грабитель грабит, опустошитель опустошает! У либералов — полные карманы неучтенной налички, — обличал он. — Ни одинокая гора, ни рыночная площадь нас уже не спасут, — взваливайте своих покойников на плечи и отправляйтесь куда глаза глядят! Женщины беспечные! Не будет у вас сбора винограда, а будет только изумительное и ужасное». Ну И далее в том же духе. Он скакал без оглядки.

Я ничего не понимал. Что значит: Вышенского подставили, когда он, как говорят, сам книжку принес? И грант на перевод, и грант на издание тоже он нашел. Но я не стал возражать. Тем более что течение остановилось и нужно было поменять снасть.

«Смотрите, — схватил я Кольку за рукав, прервав его страстный монолог, и указал в воду. — Как интересно». Конечно, он сначала ничего не заметил и тупо глядел на провисшие лески, на полузатопленный салачий ящик, который замер в реке прямо напротив причала. Потом спросил: «Чем мотивируем?» — «Ее теперь на ночь выключают, чтобы вода даром не пропадала, — ответил я. — Рыночная экономика. Они же хотят быть, как немцы». — «И эти — туда же!» — буркнул Колька.

Я велел ему очистить пару клешней, взял пятиметровый матч, привязал под последнюю картечину длиннющий поводок из плетенки, нацепил на поплавок «светляка». В этот момент сверху на нас засветили фары — какой-то дурак решил съехать на причал, я еще подумал: уж не Анька ли пожаловала с проверкой? Машина на мгновение замерла на спуске, а потом ринулась прямо к нам, угрожающе скрежеща щебенкой и завывая дизелем. Нет, это не Анька, подумал я.