Игорь Рыжов - Питерский битник

Между числами — нет слов, по воде скользит весло:
Не пробить тугую воду, непростое ремесло.
Но, порой, хранит число всё, что было, не было,
Дату первого прихода и ухода, всем назло.
Между числами и мной — срок отрезанный, земной,
И не мне читать те числа летом, осенью, весной.
Ведь зимою, в холода, их под снегом не видать,
И стоят они на страже, вечные, как никогда.
Точка, точка, запятая, знак «тире», как привиденье.
Арифметика простая — дата смерти и рожденья.
Знак «тире» — вся жизнь до края, числа по краям застыли,
Точка, точка, запятая, а вокруг — слова пустые.
Точка, точка, два цветочка, фотография в овале,
И три слова в завиточках — как меня при жизни звали.
Два числа, как часовые, по весне, как снег растает.
Что, не страшно, вам, живые? Ведь в конце лишь — запятая,,

Опять задержалось лето,
А хочется, всем назло!
Кофе мешать с сигаретой,
Петь, чуть касаясь слов,
Сидя с тобою где–то,
Где–то, где нам тепло!
Опять задержалось лето,
Значит — не повезло…

Все теряется когда–то: даты, праздники, ключи.
Злато, то, что до зарплаты: потерял, и не ищи.
Жизни в том великолепье, что одним не поит нас.
Это — детства праздник летний: с молока на спелый квас.
С кваса — на хмельное пиво, с пива — на стакан вина,
Ухмыляется, игриво, поднося все это нам.
Бьют часы, стучат минуты, оставляя за собой,
Непривязанность к чему–то, непронзающую боль.
Что не будет на прощанье бить тебя во все места:
Равнодушие печально, но опаснее, — мечта…

Свет мой, зеркальце, заткнись!
Или на х. й, отвернись!
Знаю сам, молчи, зараза!
Заебло, угомонись!
Видишь: не выходит сразу,
Хоть сто раз ты ебанись,
Жить. А хочется! Паскуда —
Злоебучая стезя…
Чудо. Где–то бродит чудо,
Там, где пешка ест Ферзя,
Решка бьёт орла. Рассудок
Знает — этого нельзя.
Зябко. Сводит мозг желудок
От желания всего.
Мост меж нами: «Спи, ублюдок!
Ты добился своего!».
Всё… Весна. И амальгамы
Чуть со сна идёт черта,
Там — где Бог играет гаммы,
Остальное — Пустота…

Перегорела лампочка, болтается спираль.
Капризная ты, дамочка, судьба моя, а жаль.
Уплыли пароходики куда–то без меня,
Идут быстрее ходики: такая, вот, хуйня.
Когда всё это кончиться, — я первым помолюсь:
Мне ничего не хочется, я этого боюсь.
Я выписал названия всех улиц, где я жил:
Весь город. До свидания. Считайте этажи.

Говорите обо мне, что угодно, люди.
Мне — ведь, зёрнышко в говне,
Вам — лишь хрен на блюде.
Что допился, что издох, евнух в Эмирате:
Просто, пил ту жизнь на вдох,
А на выдох — тратил.
Говорите, ну, ещё! Просто, говорите!
Мне всё это — за плечо,
Мой любимый критик.
На иврите, идиш, так — русского не бойтесь!
Яйца лижут у кота,
Коль не в силах коитус.
Вы попробуйте, как я: реки по стаканам,
Ведь не выйдет ни хуя,
Слышу: «На хрена нам!
Молоко рассвета пить, с ветром хороводить.
Всё, что хочется — любить —
Не пристало, вроде.
Ты — налево, мы — в тираж, что, весьма, оплачен».
Плачет матушка Кураж
У застенка Плача.
Где Господен Глас сумой, богатея, дышит.
Я свободен, я живой,
Но меня не слышат…
Жил на свете дурачок. Слёзы — дурь Ивана.
Ловил звёзды на крючок,
Да любил — незваным.
Жил на свете, да не жил, жил до воскресенья.
Просто хлынули из жил
Воды предосенни.
Обернулись они льдом, да надолго встали.
Дом, уютный милый дом,
Напрочь разметали.
Разлетелась голова: стены, крыша, двери.
Сам себя найду едва ль.
Ну, а вам — не верю.
Говорите обо мне, вам ведь то пристало!
Внутрь то — что изо вне
Запихать сначала:
«Он урод, по жизни, был. Ну, мудак, уж точно.
Он считал собой столбы,
Возвращаясь ночью.
Говорят, издох вчера, вены вскрыл, разбился.
Помер, давеча, с утра,
Не опохмелился.
Спьяну провалился в люк, не родился, даже»,
Я не знаю, я — ЛЮБЛЮ!
Остальное — Лажа!

Обыкновение разлуки, как дней осенних перебор,
А солнце, предвкушая муки, садится жопой на собор.
Закат согреет лишь поэта своей предсмертной красотой,
Как, догорая, сигарета в руке любимой и простой.
Из тех, что по ночам не снятся, и не мерещатся в окне,
Я — не поэт, и преклоняться мне не пристало перед ней.
Мне хочется лишь эти пальцы в своей ладони сжать сейчас,
Пускай безумные страдальцы стихи слагают сгоряча,
И мечутся в ночи весною, барахтаясь в обрывках слов,
Чтоб одиночество, родное, в них образ зыбкий обрело.
Мне хочется тепла живого, крови горячей, кожи соль,
Того, пред чем бессильно слово: руки любимой и простой
Лишь ощутить прикосновенье, а дальше — пусть идет, как есть,
Разлуки, пусть, обыкновенье вернётся — я уже не здесь…

Вывожу я детей на прогулку,
Всюду снег, но во фляжке коньяк.
Только слышно, как ухает гулко,
В тишине где–то тяжко маньяк.
Чуть поправлю ремень автомата,
Разгоню алкашей и бомжей
Своим чудным, уверенным матом:
Как всё это достало уже!

Маленький человечек —
Жиру — на пару свечек…!

Дети рисуют п. зду на заборе,
Не получается: непредставимо!
Преобразуют в ёжика с горя,
Взрослые йети проходят мимо.
Им всё известно давно про Детство,
В жизни говном плывут куда–то.
А, если честно, всё ж приглядеться:
Ёж на заборе — живой и п. здатый!

Мой сынок похож немного
На бульдога и на дога.
На Вована и Серёгу,
На козла через дорогу.
На овчарку, на лягушку,
На неведому зверюшку.
Бабуина, свина–хрюшку,
На Рыжова Игорюшку.
Что в округе есть живого —
На него похож, любого,
Даже Стёпу, постового.
Жертва секса группового.

К вопросу о комплексах.
Не растут на жопе волоса,
Хоть, и тело всё, уж волосато.
Есть ещё в природе чудеса,
Дело тут в причудах пубертата.
На губе красивые усы,
Борода уж в просинь на подходе.
Но снимаешь, если где, трусы —
Жопа вызов бросила природе.
Жопы волосаты у других,
У Витали или у Ахмеда.
Может, виноваты в том враги?
Подмешали что–то за обедом?
Я брожу от двери до окна,
За которым ливня злые плети.
Остаётся верить, что она
Обрастёт до совершеннолетья.
Но я верю, что во всей красе
Повернуться я смогу спиною.
Будет моя жопа как у всех,
И жена гордиться будет мною.

Всё на свете обман,
Завяжи узелок.
Дед Мороз–клептоман
DVD уволок.
Папа где–то лет пять,
Мама пьяная в Же.
И дерутся опять
На восьмом этаже.
С ёлки падает снег
Растворимой лапшой.
Как же в этом говне
Мне окрепнуть душой?
Ведь квартира одна,
Денег только на гроб.
Впереди — ни хрена,
Под окошком — сугроб.
Наверху — Пустота,
С Новым Годом, друзья!
Здесь проходит черта,
А за ней — ни х..я.