Уильям Берроуз - Города красной ночи

По гелиографу мы получили сообщение из Ба’адана: в Йасс-Ваддахе с опережением графика закончено создание ядерной бомбы. Объявлен всеобщий сбор.

Мы все еще в 150 милях от Йасс-Ваддаха. Марш-бросок займет четыре дня. У нас нет этого времени.

Проснулся в бесшумном волчьем прыжке. Вот и река. Никаких признаков Йасс-Ваддаха. Я очутился либо выше, либо ниже по течению.

Выхожу на берег. На том берегу видны гниющие пристани и бараки Восточного Ба’адана. Справа от меня – остатки моста, пролеты давно сгнили, и только быки торчат из зеленой воды.

На этом месте когда-то стоял Йасс-Ваддах. Вода кажется холодной, зеленой, грязной и удивительно ненатуральной, как диорама в Музее Естественной Истории.

Справа, со стороны разрушенного моста, прямо по коричнево-зеленой воде ко мне приближается юный блондин. Он ступает величаво, словно исполняя роль в пьесе, манерничает и кривляется.

На мальчике – белые шорты, белые теннисные туфли и белая майка с рисунком на груди: желтая каллиграмма, окруженная кругом желтого света, с радугой по краям.

Темноволосый мальчик в такой же одежде стоит на берегу слева от меня, на заросшем травой холмике. Он воткнул в землю знамя и одной рукой держит флагшток. На знамени изображена каллиграмма в радужном кругу. Ветер слегка колышет полотнище и треплет шорты, обтягивающие его гладкие белые бедра.

Блондин выходит из воды и встает рядом со своим темноволосым близнецом. Тот начинает что-то говорить мягкими напевными звуками, чистыми, нежными и радостными, похожими на смех, ветер в деревьях, птичий гомон на рассвете, журчание ручьев. Блондин отвечает на том же языке – сладкими нечеловеческими словами-звуками с далеких звезд.

Теперь я узнал в темноволосом мальчике Динка Риверса, парня из Миддлтауна, а в другом –0 самого себя. Это школьный спектакль. Наши только что захватили западный берег реки. В войне за Йасс-Ваддах.

Добрый вечер, друг. Отличная переправа. Йасс-Ваддах уничтожен.

Плавный, безмятежная ограда из скал, камней и деревьев окружает расположенную вдоль реки площадку для гольфа в сотне ярдов отсюда. В песочной ловушке стоят два боя. Один трет лобок, другой имитирует дрочьбу. Порыв ветра приносит музыку из кантри-клуба. Здания из красного кирпича, булыжные мостовые. Темнеет. Пыльная билетная будка.

Вывеска:

Я веду людей через комнаты, забитые мебелью и картинами, через коридоры, кабинки, лестницы, будки, каморки, лифты, пандусы и переходы, сундуки, полные костюмов и старого оружия, бани, туалеты, парные и комнаты без стен…

На желтом унитазе дрочит мальчик… свист и нестройные аплодисменты.

Мы выходим в мощеную камнем аллею. Я смотрю на своего компаньона. Ему около восемнадцати. У него большие, широко расставленные карие глаза с янтарными зрачками и длинный прямой нос индейца майя. На нем брюки и рубашка в сине-коричневую полоску.

Я отпираю ржавый замок на двери мастерской моего отца. Мы раздеваемся и усаживаемся на пиратский сундук лицом друг к другу. У него темная коричнево-малиновая кожа с серым отливом. От его мощного пениса с гладкой пурпурной головкой исходит острый плесневый аромат. Его глаза сходятся на мне, как глаза хамелеона.

– В какой сцене ты хочешь меня занять?

– Дитя Смерти ебет Бога Зерна.

Мы открываем сундук. Мой визави вынимает ожерелье из хрустальных черепов и надевает его себе на шею. Потом он драпирует меня в золотую плоть юного Бога Зерна, Бога Плодородия.

Мы находимся в большом сарае-спортзале-складе. Вокруг – сундуки, ящики, костюмы и зеркала, гримерные столики. Мальчики вынимают костюмы, примеряют их, кривляются и хихикают перед зеркалами, таскают декорации и задники.

Склад кажется бесконечным. Лабиринт комнат и улиц, кафе, дворов и садов. Деревенские спальни, с ореховыми кроватями и коврами на стенах, с окнами на пруды, в которых нагие мальчики рыбачат, сидя на импровизированных плотах. Марокканское патио оживляют песчаные лисы и мальчики-флейтисты… звезды в синем ночном небе, как увядшие гардении.

Представления идут одновременно во множестве залов, на разных этажах. Зрители перемещаются от одной сцены к другой, надевают костюмы и накладывают грим, чтобы присоединиться к труппе, и труппа переходит с одной сцены на другую. Тут есть вращающиеся сцены и подмостки на колесах, платформы, опускающиеся с потолка на блоках, подъемные двери и раздвижные секции.

Одри, одетый только в матросскую бескозырку, откинулся назад на стуле и читает комикс «Одри и пираты».

Подходит Джерри, голый и с конвертом в руке, запечатанным сургучной печатью.

– Открой и прочти мне.

– Сэр, это приказ об атаке.

– Уиииииииииии! – визжит Одри.

Матросы на пляже бросают вверх свои шапки, дрочат и наскакивают друг, как собаки во время спаривания.

– Уиииииииииии!

Свистки зовут их к боевым расчетам, и они бросаются одеваться.

Лихорадка: Красная шелковая штора, пропитанная запахами розового масла, мускуса, спермы, ректального секрета, озона и сырого мяса, открывает перед нами больничную палату, полную мальчиков. Все они покрыты фосфоресцирующими язвами. Язвы светятся, и распространяют запах лихорадки. Больные дрожат и корчатся, их лихорадит, глаза горят, ноги задраны в воздух, зубы оскалены, губы шепчут древние заклинания злой лихорадки.

Доктор Пирсон зажимает нос платком.

– Уберите это отсюда!

Йен Ли рассматривает нарисованную деревню в бинокль. Включается запись:

– Мы видим Тибет в бинокли народа.

В каменной хижине на грязном тюфяке лежит нагой парень. В темноте отчетливо видны красные светящиеся бугорки на обнаженной плоти. Он с тупой улыбкой ласкает их руками и кончает.

Йен Ли прислоняется к стене, зажимая нос платком.

– Это консервный завод.

– Санитарный инспектор уже в пути.

Санитарный инспектор стоит на крыльце своего дома над ленивой рекой. Мимо медленно проплывает громадный раздутый труп дохлого гиппопотама. Санитарный инспектор выглядит рассеянным. Запись: «У санитарного инспектора был один спасавший его порок». На речной отмели, вместе с Али. Он с ужасом смотрит на разорванный карман и пустую руку. Задник сменяется на изображение другой отмели. С тем же выражением лица Фарнсворт смотрит на свое нагое тело, покрытое красными рубцами. Али стоит над ним и улыбается. Его красновато-коричневая кожа тоже покрыта темными узлами.

Морской оркестр играет «Semper Fi».

Дверь с бронзовым глазком под молодым полумесяцем. Одри в роли Клема Снайда, частного детектива, сидит в комнате без потолка этажом ниже. Зрители смотрят на него сверху вниз, поэтому видят то же, что и он: фотографии Джерри – детские карточки… четырнадцати лет, держащего леску с форелью… нагого со стоящим членом… Джерри живьем, на сцене, со связанными руками, лицо и тело покрыты красными нарывами. Сзади его освещает губительное красное сияние. Он смотрит на нечто, находящееся перед ним, его пенис набухает и крепнет. Бурные аплодисменты и крики «оле-оле!» из зала.