Евгений Люфанов - Великое сидение

Люди, собравшиеся в Ответной палате, оставались в неведении, когда и чего им ожидать, но никто не тронулся с места.

– У меня неизменное правило: худо тому, кто в разговорах или в своих поступках пытается меня провести, – напомнил об этом Петр понуро подошедшему сыну. – Ни в чем никакого обманства не потерплю. За признание – прощение, за утайку или ложь не будет пощады. Лучше грех явный, нежели тайный. А теперь указуй, с кем советы держал, кто подсказчиком был. До единого всех называй.

Первым царевич назвал Александра Кикина, потом – Никифора Вяземского и Федора Дубровского. Назвал князя Василия Владимировича Долгорукого, тетку царевну Марию, хотя встреча с ней на либавской дороге оставалась для всех тайной и советчицей ему бежать от отца она не была.

Петр багровел от гнева при каждом имени. Кикин… Алексашка Кикин… Все годы считался одним из близких и доверенных лиц. Денщиком был. Вместе корабельному строению обучались, и не раз люди видели, как он, царь, дружески обнимал такого змееныша… Князь Василий Долгорукий… Больше чем кого-либо другого из старой высокородной знати почитал его и оделял своим доверием… Даже сестра, царевна Мария… Казалось, вредное семя Милославских давно уже вытравлено: Софья умерла в монастыре, со стрельцами покончено, а вот возвращается он, Петр, в другой раз из продолжительного заграничного путешествия для нового страшного розыска. Вредоносное семя Милославских проросло в сестре, царевне Марии… Да что там в Марии! В родном сыне Алексее оно! Об исправлении его и думать больше нельзя. Раньше были упрямство и лень, порождавшие неповиновение и отчужденность, а теперь обнаружена явная вражда. Оставить Алексея спокойно жить где-то в деревне значило бы оставить непримиримого врага не только себе и своему дому, но всему будущему России.

Охваченный порывом справедливого гнева, Петр сжал кулаки, два раза подряд дернул шеей и едва удержался, чтобы тут же не расправиться с изменником сыном.

– Боже мой?.. Будучи в состоянии управлять государством, я не могу управлять собой, – с горечью прошептал он.

– В Неаполе цесарский секретарь Кейль принудил меня написать в Россию письмо сенаторам и архиереям, – рассказывал Алексей, – чтобы они не думали, будто я безвестно пропал… Кейль мне тогда пригрозил, что, ежели не напишу, то они под своей защитой не станут меня держать. Я испугался и написал.

– Что писал? Кому?

– Написал в Сенат без имен и двум архиереям – ростовскому и крутицкому, чтобы их не удивил мой безвестный отъезд. А уехал, написал, по озлоблению, дабы не постригли в монахи, и нахожусь, мол, теперь под защитою великого государя, который обещал меня не оставить. И ежели, писал я, услышите от людей, что меня в живых нет, то не извольте верить тому.

– Еще что? – спросил Петр. – Кто еще к твоему умыслу был причастен?

– Про все я тебе, батюшка, рассказал. Не потаил ничего.

– Все? – испытывал его Петр строгим взглядом.

– Как есть все.

– Ну, коли так, то спасибо за правду, – немного остыв, даже с оттенком некоторого добродушия проговорил Петр. – За правду бог простит. Кто бабке не внук? – раздумчиво заключил он. – Пойдем туда, в Ответную.

Вспомнил было Алексей о письме, полученном в Вене от камер-юнкера Алексея Бестужева, предлагавшего свои верноподданнические услуги, но решил лучше ни о чем больше не говорить, поскольку заверил отца, что сказал ему все и тот этим удовлетворился. Уберег Бестужева от непоправимой беды.

Вернувшись в Ответную палату, Петр велел прочитать заранее написанный манифест, в котором говорилось о давней и постоянной неохоте царевича к воинским и гражданским делам, излагалась история его побега и объявлялось, что царь, «сожалея о государстве своем и верных подданных, дабы от какого властителя в худшее прежнего состояние не были приведены, мы властию отеческою, по которой по правам государства нашего и каждый подданный наш сына своего волен лишить наследства и другому сыну передать, и, как самодержавный государь, для пользы государственной лишаем сына своего Алексея за те вины и преступления наследства после нас престола нашего Всероссийского, хотя б ни единой персоны нашей фамилии по нас не осталось. И определяем и объявляем по нас престола наследником другого нашего сына, Петра, хотя еще и малолетнего, ибо иного возрастного наследника не имеем, и заклинаем сына нашего Алексея родительскою клятвою, дабы того наследства ни в какое время себе не претендовал и не искал. Желаем же от всех наших верных подданных, духовного и мирского чина и всего народа всероссийского, дабы по сему нашему изволению и определению от нас назначенного в наследство сына нашего Петра за законного наследника признавали и почитали. Всех же тех, кто сему нашему изволению в которое-нибудь время противны будут и сына нашего Алексея отныне за наследника почитать и ему в том вспомогать станут и дерзнут, изменниками нам и отечеству объявляем».

По прочтении манифеста Петр для лучшего его уяснения сказал:

– Если я за мое отечество и людей моих живота своего не жалею, могу ли сына-отступника пожалеть? Пусть будет у царства даже вовсе чужой, но добрый, нежели свой непотребный. Ради любви к отечеству не попущу разрушить того, что многолетними трудами, потом и кровью сотворено верными моими подданными. И никто не смеет назвать меня жестоким, что я для ради спасения своего государства отвергаю от наследства короны царевича, родного по крови. Я, напротив, почту самой величайшей из преступных жестокостей жертвовать цельностью и величием нашего государства. Прошло уже немало лет, полных великих трудов. Флаг флота российского развевается теперь на Балтийском море. Мы добиваем давнего врага нашего шведа уже на чужой земле, из Дании делаем высадку в Шонию, – разве можно было о таком думать лет десять тому назад?.. И должно каждому русскому отечество свое всемерно укреплять и оберегать, имея единые помыслы – умножать славу его, возвеличивать на будущие времена. А сей человек, – указал Петр на Алексея, – выставляя в черном свете дела близких ему людей, убегал от нас. Как же такому отчизны будущее поручать?.. Уразумели вы это? – спрашивал Петр находившуюся перед ним сановную знать.

– Уразумели, государь! – послышались голоса.

Из Ответной палаты все отправились в Успенский собор, и там в который уже раз за этот день были повторены вины царевича Алексея, и сам он повторял их, отрекаясь от наследства на престол и клянясь: «Понеже я за преступление мое перед родителем моим и государем, его величеством, изображенное в его грамоте и в повинной моей, лишен наследства Российского престола, того ради признаваю то за вину мою и недостоинство заправедно, и обещаюсь и клянусь той воли родительской во всем повиноваться, и того наследства никогда ни в какое время не искать, и не желать, и не принимать его ни под каким предлогом. И признаваю за истинного наследника брата моего царевича Петра Петровича. И на том целую св. крест и подписуюсь собственною моею рукою».