Евгений Люфанов - Великое сидение

– Вы, герцогиня, снова все сводите к тому же примирению, которого никак не может быть до возвращения царевича домой. Между государем и его сыном не должно быть посредников, чтобы их мирить. Поймите это, герцогиня, и скажите сами цесарю, что, не получив удовлетворительного ответа о выдаче сына, его царское величество с многочисленными русскими войсками, находящимися в Польше на силезской границе, может незамедлительно вступить в Силезию и даже войдет в Богемию, где волнующаяся чернь легко к нему пристанет. Неужели цесарь хочет этого?

Такая угроза возымела свое действие. Герцогиня сказала, что сейчас же будет говорить с зятем-императором, и попросила Толстого сопровождать ее.

– Ах, снова разговор об этом несчастном беглеце, – поморщился Карл VI. – Мы пошлем к кронпринцу курьера с нашим личным письмом склонять его, чтобы он возвратился к отцу, но неволею отправить его будет предосудительно для нас, противно всесветным правилам и окажется знаком варварства.

Толстого взяло опасение, что Алексей решится вдруг выехать из цесарских владений и спрятаться где-то в ином месте.

– Ваше величество, мне и капитану Румянцеву известно, что царевич Алексей Петрович находится под Неаполем в Сент-Эльмо. Не ваш курьер, а мы сами должны поехать в Неаполь, чтобы увидеться и говорить с царевичем.

– Да, да, – подхватила его слова герцогиня вольфенбютельская. – Мы будем очень вам признательны. Пожалуйста, поезжайте и передайте кронпринцу мои слова… мою просьбу возвратиться к отцу. Я натуру Алексея знаю, – продолжала она, – и думаю, что царское величество напрасно утруждает себя, принуждая сына к военным делам. Алексею лучше держать в руках четки, нежели пистолеты. И меня… меня страшно огорчит, если немилость царского величества падет на моего внука… – приложила герцогиня платок к заслезившимся глазам. – Пожалуйста, скажите Алексею…

Цесарю ничего больше не оставалось, как согласиться на поездку царских посланцев в Неаполь.

– Мы идем по следу, остается только схватить зверя, – говорили «охотники» – Толстой и Румянцев, уверенные, что теперь царевичу от них не уйти.

Неаполитанскому вице-королю графу Дауну был послан из Вены приказ облегчить агентам московского царя возможность свидания с кронпринцем Алексеем и даже, в случае его нежелания встретиться с нежданными посланцами, заставить его принять их. Вице-король понял, что его повелитель цесарь решил избавиться от опекаемого беглеца, а потому готов был настежь распахнуть перед Толстым и Румянцевым двери крепости Сент-Эльмо, где содержался царевич Алексей.

Что хотел сказать или показать вицерой (как принято было называть вице-короля Дауна), Алексей не мог предположить, и секретарь вицероя Вейнгард не мог ничего пояснить, кроме того, что ему велено привезти кронпринца в дом его графского сиятельства. Секретарь это и сделал, доставил Алексея. Распахнул перед ним дверь, ведущую в графские покои, и побледневший от страха царевич схватился рукой за дверной косяк, чтобы не упасть. В ужасе зажмурил глаза и в течение нескольких секунд стоял, не в состоянии перевести дыхание и ожидая, что вот-вот раздастся выстрел. А может, замертво упав, и не услышит ничего?..

Не услышал царевич выстрела потому, что в него никто не целился. А ему так явственно показалось, что в руке у капитана Румянцева был пистолет. Замершее было сердце заколотилось изо всех сил, и порывистые толчки стремительно ринувшейся по жилам крови болезненно ощущались Алексеем в висках, в ушах, в судорожно сжавшемся горле.

Не было в руках у Румянцева пистолета, а кто знает, что произойдет через минуту? Не капитан, так Толстой выстрелит. Убить явились, убить, и потому у них на лицах такие злорадные улыбки.

– Рады видеть вас, государь Алексей Петрович, – любезно, даже слащаво произнес Толстой и великатно поклонился.

А Румянцев, как военный человек, по-своему, по-капитански, пристукнул каблуками, почтительно кивнув.

Страх остывал и оставлял царевича. Толстой подал ему отцовское письмо.

– Прочти, ваше высочество, уразумей.

Долго вчитывался Алексей в строчки знакомого почерка, возвращался к прочитанному, забегал вперед и снова начинал читать с первой строки; долго не отрывал глаз от главного обещания отца: «никакого наказания тебе не будет, но лучшую любовь покажу тебе, если ты воли моей послушаешься и возвратишься». Это, конечно, было самое главное, если только не обманная заманка для расправы за проявленное своеволие, но как то разгадать?

– Уехал я без воли родительской под цесарскую протекцию, в том признаюсь, – неторопливо, обдумывая каждое слово, заговорил Алексей. – А учинил так потому, что был в опасении батюшкиного гнева, принуждения отказаться от наследства и постричься в монахи.

– Собирайся, Алексей Петрович, поедешь с нами, – как о деле уже решенном молвил Румянцев.

– Обрадуй родителя-государя, яви себя послушным, добрым сыном, – увещевал Толстой. – Отец ничего тебе пенять не станет.

Алексей повел в сторону одной рукой, повел другой и, снова подобрав их, прижал к себе.

– Сего часа не могу ничего сказать, понеже надо мыслить о том гораздо.

– Помысли, – согласился Толстой, – но только мысль свою приводи к тому, чтобы сборы на долгое время не откладывать. Сам знаешь, путь не ближний.

– А как обрадуется государь известию, что едешь! – добавил Румянцев. – Отцовское его сердце в тоске живет. Одумайся, ваше высочество.

– Буду мыслить, – неопределенно проговорил Алексей, стараясь поскорее уйти.

Через день там же, в покоях вицероя графа Дауна, было у них второе свидание, и царевич заявил, что боится ехать к отцу и явиться перед его разгневанным взором.

– Объявлю о том протектору своему, его цесарскому величеству.

– Государь будет доставать тебя вооруженной рукой, и цесарь не захочет из-за твоего упорства с его царским величеством вражду вести. Сам тебя выдаст, – сказал Толстой.

Алексей смутился, вызвал вицероя в другую комнату и стал советоваться с ним – как быть? Мало приятного мог сказать ему вицерой, получивший еще одно письмо цесаря о том, чтобы всеми мерами склонить кронпринца к возвращению в Московию, а по последней мере сказать ему об отъезде куда бы то ни было, чтобы только в цесарских владениях не находился, потому как не должно быть неприятельства с царем Петром.

О полученном письме вицерой умолчал, но сказал, что, обещав кронпринцу покровительство, цесарь уже выполнил свое обещание, и теперь, когда царское величество дает сыну прощение, цесарь уже не должен держать его. Со своей стороны, как бы по-дружески, вицерой тоже советовал кронпринцу ехать к отцу.

Удрученным вернулся Алексей к своим соотечественникам, попросил их: