Евгений Люфанов - Великое сидение

Из одного этого разговора могла бы царица Прасковья понять, что на царском столе не одна только, особо любимая Петром, анисовая водка бывает, какую он перед щами изволил выкушать и она, Прасковья, пригубила, а царева Катеринушка венгерского вина отпила. Не в сухую же обед проходил.

Правда, что за столом им никто не прислуживал. Петр говорил:

– Не должно иметь дома слуг свидетелями того, что хозяин ест, пьет и что говорит. Они – переносчики вестей, болтают то, чего и не бывает.

Царевнам, Катерине с Парашкой, не захотелось ехать городом любоваться, его и так видно. Лучше на Неву посмотреть, какая она широкая да многоводная, не то что Москва-река, а уж про Измайловские речушки и говорить нечего.

– К воде близко не подходите, не утопните, – предостерегала их мать.

А сама она, чтобы ноги размять, вышла поглядеть – на что глянется, ни к чему не испытывая любопытства. Посмотрела снаружи на царево поместье – и опять осуждающе завздыхала, – ну, дом… ну, дворец!.. Деревянные стены под кирпич выкрашены, будто уж не мог царь себе настоящего кирпича добыть.

– О-охти-и… – и головой качала.

Осуждай, царица Прасковья, сколько хочешь, твоя воля, но царский дом таким вот построен, как сам царь повелел, и никто ослушаться его не смел. А уж как только не предлагали выдумщики архитекторы: и с колоннами, и с портиками, и с мраморной самоцветной облицовкой дворец возвести, а внутри тоже со всем роскошеством амфиладные апартаменты с высокими изукрашенными потолками. Он приказал поставить для себя на берегу Невы приземистый дом с двумя небольшими покоями, прихожей и кухней. Только и удалось архитектору по-новомодному, как бы в голландском вкусе, выкрасить дом под кирпич, придав ему такой фальшивый вид, да на крытой гонтом крыше некоторые украшения сделать: посредине поставлена деревянная мортира, а по обоим углам – якобы пылающие, тоже деревянные, раскрашенные бомбы. Против этого украшения Петр не стал возражать.

А вон несколько поодаль от низкого и неприметного царского дома возвышались просторно-высокие и нарядные хоромы светлейшего князя Меншикова. Огромный его дом назывался еще и посольским: царь принимал в нем представлявшихся ему иностранных послов, – не у себя же в невзрачности и тесноте принимать их! А за домом светлейшего князя стояли тоже большие хоромы Толовкина, Брюса, Шафирова, а уж дальше виднелись мазанки, землянки и шалаши незнатного и простого работного люда. А светлейший князь еще и на Васильевском острову строил себе большой дворец, чтобы он стал лучшим в Петербурге. Ему, светлейшему, все можно.

Никому не в диковину было видеть высокую фигуру царя Петра, шагающего своими большими шагами по петербургским улицам и в хорошую, и в дурную погоду. Если же ему надо было особенно торопиться, то он ехал верхом или в одноколке, с денщиком на запятках, а одноколка его от дорожных и бездорожных поездок была в таком неприглядном виде, что не только какой-нибудь царедворец, но и не всякий купец решился бы на ней выехать. Некогда было ее подновить, когда она каждодневно находилась в отдаленном от своего сарая пути. Если же свихнувшееся на буераке колесо остановит ее или произойдет иная какая поломка, ну, тогда на час-другой царской одноколке передых будет. А подправит ее, подлечит кузнец – опять она погромыхивает на своем железном ходу, трясет да покачивает царственного седока. Ему все недосуг, все спешит, будто сама жизнь куда-то от него убегает и ему надобно скорей ее догонять.

Побывав в крепости, Петр переплыл на лодке через Неву и заторопился было на Адмиралтейский двор, но решил прежде дойти до неширокой Мьи-реки, посмотреть, насколько она содержится в чистоте и опрятности.

Накануне шел дождь, земля была еще сыра и кое-где оставались лужицы. В своем постоянном сером суконном кафтане, в бархатном черном картузе, в давно уже не чищенных башмаках Петр ходко шагал, и в его фигуре, походке, манере держаться не было ничего царственного. По всей видимости, спешил человек по каким-то неотложным делам, может быть, опасаясь получить нагоняй от начальства за допущенное опоздание. Но шедший навстречу мужик еще издали приметил в этом торопящемся человеке царя. Сдернул шапку, опустился на колени в грязную лужицу и нагнул голову в низком поклоне.

– Эх, братец, – досадливо проговорил Петр, поравнявшись с ним, – у меня свое дело, у тебя, должно, свое, и задерживаться нам недосуг, – слегка ударил он ладонью по кудлатой голове мужика и зашагал дальше.

– Вот и ладно, вот и сподобился, что сам государь приметил, – обрадованно шептал мужик, глядя ему вслед. – Портки в грязи вымазал – не печаль это, зато будет что бабе рассказать: с царем повидался, удостоился, что евонная длань коснулась, – потрогал мужик свои кудлы. – Поберечь теперь надо их, ножницами не кромсать.

И по-хорошему не раз говорилось, и в указе объявлялось, чтобы при встречах с царем не становились на колени, а того паче в грязь, но все людям неймется, хоть в батоги их бери, чтобы больше разума и послушания вколотить, да батоги-то не в то место колотить станут, где разуму быть. Что хочешь, то и делай с упрямцами. Если же на каждом шагу станут царю коленопреклоненное почитание оказывать, то и ступить ему будет некуда. А куда как хорошо, когда просто, с приятельской задушевностью люди с тобой обходятся. Должно, придется указ подновлять и приближенным велеть, чтобы вразумляли народ, искореняли в нем это идолопоклонное покорство. Допрежние цари всяким льстецам потворствовали, чтобы те еще больше их возвеличивали, и довольны бывали, когда перед ними не только на колени становились, а и, распростершись ниц на земле, бездыханно замирали. Из восточных, истинно, что бусурманских стран переняли такое, и непотребство это надобно изживать.

Раздумывая об этом, Петр дошел до реки Мьи, постоял на берегу, огляделся, принюхался к сырому, будто подопревшему воздуху, – нет, падалью или другими какими нечистотами не веет. А то было подсудобились мясники, завели здесь поблизости скотобойни да по глупой своей догадке выбрали пригожее место, неширокую Мью-реку, чтобы валить в нее все отходы. От вони продохнуть нельзя было, чуть ли не за версту по ветерку разносилось. Теперь, слава богу, стали скотину бить подальше от жилья, за пильными мельницами. Дошло до разума, когда пригрозил, что за метание в речку чего непотребного будет нещадное битье кнутом и ссылка в каторжные работы.

И Невская будущая першпектива содержится в чистоте, можно похвалить пленных шведов, коим поручено наблюдение за этой улицей. Для ради поощрения их усердия можно будет угостить в австерии чаркой, другой. Пусть потом, когда вызволятся из плена, в Швеции у себя рассказывают, что с самим русским царем пировали.